Её ноги.
Голые.
Ранее стоящие на промёрзшем полу.
Разумеется.
Внутренние климатические регуляторы корабля перешли в режим минимального энергопотребления, перераспределив питание на критические системы. И она — хрупкая, теплокровная, человеческая женщина — ощутила последствия первой.
Не раздумывая, он приподнял её выше, забирая полностью на руки. Подоткнул мех так, чтобы укутать её ноги, спрятал ступни в тёплые складки и прижал их ближе к своему боку.
Она свернулась в нём, как в коконе.
Он прижал её крепче.
И постепенно… она начала успокаиваться.
Дрожь стала слабее.
Дыхание — ровнее.
Из её губ сорвался тихий вздох — облегчение, может быть, благодарность. Он не знал, что значат человеческие звуки. Пока не знал.
Но она чувствовала себя лучше.
Не согрелась полностью, нет — но холод отступал.
Хорошо.
Он выдохнул за маской.
И снова уловил это.
Её запах.
Он лип к ней, как вторая кожа: теперь согретый, немного пряный от прошедшего выброса адреналина, но всё такой же — уникально её. Что-то цветочное. Что-то человеческое. И что-то, что начинало выжигать след в его памяти, как метка охотника.
Он должен был переключить фильтры, чтобы заглушить аромат.
Но не сделал этого, потому что… на каком-то уровне он хотел его.
Хотел больше.
Он закрыл глаза всего на миг, позволяя запаху окутать его чувства, скользнуть внутрь, как дурманящий дым. Где-то в глубине живота что-то сжалось — едва контролируемое, первобытное.
Стоило лишь одного движения.
Одной команды — и шлем отстегнулся бы.
Он мог увидеть её.
Почуять её полностью.
Узнать её.
Но…
Что, если он потеряет контроль? Она слишком хрупкая. Он мог бы сломать её слишком легко.
Он распахнул глаза.
Нет. Не сейчас.
Нужно действовать логично.
Сдержанно.
Нужно оставить барьер.
Потому что если он снимет шлем и позволит полному потоку её запаха обрушиться на него… Он не был уверен, что сможет остановиться.
А если он причинит ей вред… Он не мог.
Он не позволит себе.
Он не хотел потерять свою драгоценную человеческую женщину.
После разрушения Вокара он потерял всё, что знал. Всю жизнь.
Её — он не хотел потерять. Она была чем-то иным. Обещанием чего-то большого. Нежности и тепла — в бесконечной холодной, жестокой вселенной.
Он знал, что такое честь. Знал дисциплину. Даже знал привязанность — раньше, до того, как стал Искари.
Но ничего подобного — никогда.
Возможно, последствия аварии нарушили его рассудок. Обычный он стал бы холодным, рациональным, расчётливым.
Но сейчас он был один.
И если всё это было неправильным… Ему было всё равно.
Её тело постепенно расслаблялось, мышцы мягко отпускали напряжение. Секунда за секундой. Теплее. Спокойнее.
Вот так. Отдыхай, маленькая. Я не причиню тебе вреда.
Она принадлежала ему, да, и это значило одно: он обязан сохранить её здоровье и жизнь, даже среди самых жестоких условий.
И он сделал то, что должен.
Он держал её.
Укутанную в золотой мех, прижатую к его обнажённой груди, пока её сердцебиение медленно не подстроилось под ритм его собственного.
Но шлем он оставил. Пока что.
Глава 31
Инопланетянин держал её до тех пор, пока дрожь не исчезла окончательно.
Пока мышцы, сжатые, казалось, целую вечность, наконец не разжались. Пока холод перестал кусать кожу, пока он не ушёл из кончиков пальцев — рук и ног. Пока она снова не согрелась — согрелась полностью, до самой глубины костей.
Он был горячим.
Не просто тёплым — горячим, как раскалённая печь. Как существо, выточенное из плоти и огня. Его тепло пробивалось сквозь меховую накидку, сквозь тончайшую ткань её платья. Оно переходило на неё ровными, устойчивыми волнами. Он был живым источником тепла — сделанным из мышц, молчания и невообразимой силы.
Она рискнула посмотреть.
Только мельком. Только немного.
Броня на нём всё ещё была свёрнута, и в мягком оранжевом свете кабины она увидела его — по-настоящему увидела — впервые.
Он был широким.
Невероятно широким.
Его грудная клетка была огромной, грудные мышцы — мощными и чётко очерченными, словно высеченными. Плечи были широкие, дельтовидные мышцы — густыми и сильными. Руки… Боже, руки… мощные, рельефные, как будто высеченные из цельного камня. Гладкая кожа глубокого синего цвета — цвета вечерних сумерек — мерцала под светом. На ней лежал едва уловимый блеск, как масло… или шёлк.
Чужой.
Безупречный.
А его запах...
Она уловила его, когда вдохнула, на секунду прикрыв глаза.
Пряный. Тёплый. Землистый. Безоговорочно мужской.
Он окутывал её, как тонкий наркотический туман — мягкий, странный и до пугающего успокаивающий.
Что же, чёрт возьми, со мной происходит?
Она распахнула глаза и заставила себя смотреть прямо вперёд.
Не на него. Не снова. Не сейчас. Потому что это — безумие.
Он купил тебя, напомнила она себе, прикусывая щёку изнутри. Он заковал тебя. Ты здесь только из-за него. Он хочет владеть тобой — и только. Не смей думать иначе. Не смей поддаваться этому.
Но сердце не хотело слушать.
Не после того, как он держал её вот так.
Не после того, как согревал её молча — без силы, без грубости, без жестокости.
Не после того, как она сидела — какого чёрта — у него на коленях несколько минут назад, дрожа в его руках и находя в этом утешение.
Это сводило её с ума.
Но злость становилось всё труднее удерживать, когда он касался её так, будто она хрупкая. Когда нёс её так, будто она важна.
И хуже всего...
Хуже всего было признаться себе: Быть прижатой к нему, окружённой его теплом и силой, вдохнув этот запах....Это… возбуждало.
О Боже.
Даже со шлемом на лице — даже когда она не видела выражения, не могла угадать, что скрывается за чёрной маской — её тело реагировало на него. И это пугало куда сильнее всего остального.
Ей хотелось, чтобы они могли говорить. Просто говорить. Спросить, почему. Спросить, что это было. Что изменилось.
Но между ними не было языка. Только жесты и короткие звуки. Тишина и близость.
И, странно, это казалось более интимным, чем слова.
По крайней мере он не был жестоким. Пока что. Не таким, как остальные.
Когда он наконец поднялся — всё ещё обнажённый по торс, всё ещё молчаливый — он поднял её с собой, словно она ничего не весила, одной рукой поддерживая спину, другой — подхватывая под колени.
Она не сопротивлялась.
Не могла.
Он принёс её в кабину.
Здесь было чуть теплее. Над головой тихо потрескивали повреждённые лампы. Передняя панель мерцала, показывая