И теперь она здесь из-за меня.
Здесь.
В этой адской дыре.
Препараты тянут глубже, но я сопротивляюсь течению. Мне нужно оставаться в сознании. Нужно помнить, зачем я здесь.
Зачем здесь она.
Смех поднимается из горла — с привкусом меди и сожаления. Айви. Моя маленькая дикая кошка. Она, должно быть, ненавидит меня сейчас. А как иначе? Её притащили в это гнездо гадюк и лабораторных халатов — по моей грёбаной вине.
Я дал ей подарок.
Шанс сжечь всё дотла.
Перекроить мир.
Стать по-настоящему свободной.
А она выбрала плен.
Если бы я знал, что она выберет это, я бы вообще не давал ей выбора. Это и не должно было быть выбором. Дай дикой омеге красную таблетку и синюю — и она пойдёт за яйцами.
Я редко лажаю.
Но если уж облажаюсь — то по-крупному, блядь.
Мышцы дёргаются, борясь с фиксаторами. Один из учёных отпрыгивает назад, глаза сверкают страхом за защитными очками, из-за которых он выглядит как ёбаный идиот.
Умный ход.
Он видел, что бывает, когда я вырываюсь.
— Увеличить дозу! — рявкает кто-то. — Мы не можем допустить ещё одного инцидента.
Я фыркаю, усмехаясь. Недосказал, ублюдок. На самом деле они не могут допустить убийства ещё одного учёного высшего уровня, которого я свернул, как крендель, и задушил его же собственными ногами.
Ещё одна игла.
Ещё огня в венах.
Но это уже не имеет значения. Ничто из того, что они со мной делают, больше не имеет значения. Я выдерживал куда худшее.
Я сам — куда хуже.
Скальпель вгрызается в плоть, и спина выгибается дугой над столом. Крик рвётся из горла — сырой, звериный. Но даже когда боль разрывает меня изнутри, разум цепляется за образ Айви.
Её запах.
Её тепло.
То, как она идеально ложится мне под бок.
— Расскажите нам о Призраках, — требует один из учёных. — Каковы оборонительные системы Райнмиха?
Я их игнорирую, утонув в своём маленьком мире.
А потом я вижу её — она нависает надо мной, со скальпелем в руке. Её яростный взгляд впивается в мой, когда она режет меня — медленно, намеренно.
Я знаю, что это галлюцинация.
Мне похуй.
— Вот так, малышка-омега, — рычу я, ухмыляясь ей навстречу. — Режь глубже. Сделай это по-настоящему.
Один из других учёных склоняется надо мной, её глаза расширяются за этими идиотскими защитными очками, которые они все так любят. Где, блядь, мои защитные очки?
— У него галлюцинации, — говорит она, голос напряжён от страха. — Увеличьте дозу ещё раз. Он становится сильнее, когда с ним это происходит.
Очередная игла входит в руку. На этот раз по венам несётся ледяной холод, но он не гасит пламя внутри. Наоборот — подливает масла в огонь. Я снова смеюсь — хрипло, зверино.
— Думаешь, это больно? — я сплёвываю кровь на халат учёной. — Да у меня бумажные порезы были хуже, ты, ёбаный дилетант.
Она смотрит на меня с отвращением.
— Ты чудовище.
— Да. Чудовище, которое ты создала, — отвечаю я с ядовитой ухмылкой. — Не забудь об этом, когда я буду рвать тебя на куски.
Образ Айви мерцает — и становится чётким. Теперь она сидит на мне верхом, скальпель блестит в руке. Дикое рыже-каштановое пламя волос обрамляет лицо, а яркие аквамариновые глаза вонзаются в мои.
— Вот так, малышка-омега, — рычу я, ухмыляясь ей снизу. — Покажи мне, на что ты способна.
Она наклоняется ближе, её летний запах жимолости накрывает меня с головой. Скальпель ведёт линию по груди, раздвигая плоть с хирургической точностью. Я выгибаюсь навстречу, наслаждаясь укусом лезвия.
— Блядь, — шиплю сквозь сжатые зубы. — Ещё.
Учёные что-то говорят, их голоса — далёкий гул. Мне насрать, что они там бормочут. Имеет значение только Айви — сидящая на мне, как мстительная богиня, вырезающая жертву.
Она снова режет — и на этот раз я не сдерживаю стон. Член рвётся в штанах, каменно твёрдый, болезненно напряжённый. Жаль, что они дали мне что-то менее презентабельное, чем серые спортивные штаны.
— У субъекта наблюдаются признаки сексуального возбуждения, — сухо отмечает один из халатов. — Любопытно. Похоже, боль действует как стимулятор.
Мне хочется сказать ему, чтобы он сам пошёл и попробовал, раз ему так интересно, но Айви в этот момент вонзает скальпель глубже. Спина снова выгибается дугой над столом, из горла рвётся сдавленный крик.
— Да, — задыхаюсь я, не отрывая взгляда от её глаз. — Да. Сделай больнее. Заставь меня чувствовать.
Она улыбается, обнажая заострённые клыки. В глазах вспыхивает зелёный свет, ярче обычного. Как у лисицы в человеческом теле. Скальпель танцует по коже, оставляя за собой огненные дорожки. Каждый порез, каждая капля крови делает меня только твёрже. Я дёргаюсь в фиксаторах, отчаянно желая коснуться её, почувствовать её кожу на своей.
— Ещё, — требую я, голос грубый от нужды. — Ёбать, вскрой меня, Айви. Заставь меня истекать кровью ради тебя.
Она склоняется к уху, дыхание горячее.
— Ты это заслужил, — шепчет она, голос — мёд и яд одновременно. — За то, что ты со мной сделал. За то, что запер меня здесь.
Скальпель снова вгрызается в плоть, и я кричу — боль и экстаз сплетаются воедино. Бёдра дёргаются сами собой, ища трения, ища разрядки.
— Да, — шиплю я. — Я заслужил всё. Каждый ёбаный порез. Каждую каплю крови. Она твоя, Айви. Забери её.
Учёные теперь в исступлении — строчат заметки, крутят регуляторы на своих машинах. Я почти не замечаю их. Существует только Айви — её вес на мне, скальпель в руке.
Она проводит лезвием вдоль моей челюсти — ровно настолько, чтобы выступила кровь, но не задеть ничего жизненно важного. Даже сейчас она проявляет ко мне милосердие. Милосердие, которого я не заслуживаю.
— Ты чудовище, — говорит она тихо и опасно. — Убийца. Психопат.
Я смеюсь — глухо, утробно.
— Ты права, малышка-омега. Я чудовище. Твоё чудовище.
Хорошо, что ты так любишь монстров.
Скальпель вонзается мне в плечо, и я ору, звук отражается от стерильных стен лаборатории. Член пульсирует, предэякулят пропитывает ткань штанов.
— Блять, — стону я, закатывая глаза. — Не останавливайся, Айви. Даже, сука, не смей останавливаться.
Она наклоняется, ее губы касаются моих. На мгновение мне кажется, что она меня поцелует. Вместо этого она сильно кусает, до крови.
Боль изысканна, симфония агонии и экстаза. Я стону ей в рот, ощущая вкус меда и жимолости, самую восхитительную смесь. Только ее киска может быть еще