Я кивком отвечаю на его фальшивое тепло, идеально изображая вежливую благодарность:
— Взаимно. Надеюсь, это лишь начало долгого и прибыльного сотрудничества.
Николай одобрительно хмыкает и хлопает меня по плечу — слишком фамильярно, слишком уверенно. Улыбка у меня всё такая же, а вот зубы я сжимаю так, что хрустит челюсть.
Он клюнул.
Всё сработало.
Ещё вчера я не был уверен — но игра держится. Мы на шаг ближе к тому, чтобы пролезть в самое нутро их сети. И ровно в этот момент выражение Николая меняется — смех гаснет, лицо становится каменным.
— Есть ещё кое-что, — говорит он тихо, увлекая меня в сторону, за пределы слышимости остальных Призраков. — То, о чём я хотел поговорить наедине.
Я напрягаюсь — каждый мускул словно наливается сталью.
Но Николай не обвиняет. Не вытаскивает оружие. Не орёт, что нас раскусил.
Он наклоняется ближе, горячее дыхание касается моего уха:
— Как соотечественнику, хочу дать тебе предупреждение, — шепчет он. — Совет… они лезут в наш бизнес. И не в хорошем смысле.
У меня внутри что-то холодеет.
Совет? В чёрном рынке?
Они ведь должны бороться с преступниками, а не торговать рядом с ними.
Хотя… власть всегда продажна. Логично.
— Что именно? — спрашиваю я спокойным, нейтральным тоном. — Оружие?
Он покачивает головой и хрипло усмехается:
— Среди прочего. Омеги — тоже.
Я застываю.
Омеги?
Совет торгует омегами?
Одно дело — то, что они покрывали зверства Центр Перевоспитания. В их ёбаной утопии это до сих пор «законно». Но лично участвовать в том, что они используют как оправдание своей власти?
Это был бы заголовок на первую полосу.
Если Николай говорит правду.
А может, это проверка — увидит, как я отреагирую.
— Ты уверен? — уточняю, приподнимая бровь.
Его взгляд сужается. У меня ускоряется пульс, но лицо остаётся непроницаемым.
Он кивает:
— Мой человек рассказал: к нему подошёл член Совета. Хотел наладить перевозку омег в Райнмих.
Эти жадные засранцы… Он не врёт.
Я это чувствую.
— Зачем? — спрашиваю.
Николай скалится:
— Сказал, что нехватка «подходящих невест». Надо поднимать рождаемость. Что не сильно отличается от этих ваших плем… — он осекается, поправляется: — размножительных комплексов в Райнмихе. Но слухи говорят, что некоторых омег ждёт куда более мерзкая судьба. После того как альфы… закончат с ними.
— И что за судьба? — спрашиваю я, хотя ответ заранее царапает изнутри.
Его губы скривились в горькой усмешке.
— Невинной плотью можно наслаждать множеством способов, если понимаешь, к чему я клоню.
У меня в животе что-то сжимается — тошнота, редкая для меня.
— Твой человек согласился на сделку? — спрашиваю я, подавляя отвращение.
Николай громко, резко хохочет:
— Разумеется. На Внешних Рубежах понятия морали не существует. У курьеров — тем более. Но если кто-то из этих советских сукиных сыновей решит его кинуть… пуля у него уже припасена.
Я киваю, принуждая себя отражать его жестокую лёгкость, хотя внутри всё выворачивает. Я не мягкотелый — никогда им не был, — но странная привязанность к Айви, похоже, превратила мой мозг в кашу. Одна мысль о том, что кто-то посмеет обращаться с ней как с товаром, вызывает желание засунуть руки кому-то в грудную клетку и попереставлять органы, пока ярость не утихнет.
— Умный человек, — бурчу я.
Николай кивает и разворачивается к своим людям:
— Ладно, Прайтел. Не буду тебя задерживать. Береги себя. И… смотри в оба. Совет — не те, кому можно доверять.
— Я запомнил, — отвечаю я.
И вот — они уезжают.
Машины взревели, взметая вверх снежную пыль, землю и осколки льда. Я стою, пока последний автомобиль не исчезает за поворотом, а внутри меня всё звенит — будто это не слова были, а выстрел.
Только когда конвой растворяется в белой пустоте, я поворачиваюсь к своим.
Тэйн идёт первым, взгляд — острый, как нож.
— Что он сказал? — его голос хриплый, опасный.
И в этот момент маска, которую я носил всю ночь, падает. Баланс власти сдвигается обратно: я — пёс на поводке. И этот грёбаный чип в основании моего черепа отлично напоминает об этом. Один неверный шаг — и он мгновенно выключит меня.
У меня тяжелеет язык. Как вообще это объяснить? Я убивал без сожалений, пытал без колебаний — но это… это другое. Поганое. Неправильное.
— Совет, — выдыхаю я, голос как наждак. — Они торгуют омегами.
Тишина падает, как лезвие. У Чумы расширяются глаза. Призрак рычит — низко, устрашающе, звук рвёт воздух. Шарф на его лице дрожит вместе с ним. Лицо Тэйна каменеет, челюсть сжимается так сильно, что я почти слышу треск эмали.
— Объясни, — приказывает он. Голос — колотый лёд.
Я провожу рукой по волосам, с трудом подбирая слова.
— Николай сказал, что Совет выходил на чёрных курьеров. Хотят переправлять омег в Райнмих. Официально — мол, не хватает “достойных невест”, надо поднимать рождаемость, подкармливать своих союзничков. Но он… — я морщу губы, отворачивая взгляд, будто вкус этих слов можно смыть. — Он намекнул на… каннибализм.
Чума прищуривается:
— Это не вяжется. Это звучит безумно даже для них. Совет всегда держал жёсткий контроль над размножительными комплексами.
— Я не говорю, что это правда. Я говорю, что он сказал. — Я поднимаю ладони в жесте капитуляции.
Призрак рычит сильнее. Его огромная фигура дрожит от бешенства. И я понимаю.
Мы — монстры. Да, чёрт возьми. Но мы всю жизнь считали, что боремся хотя бы за что-то. Они — особенно. Я — только делаю вид. И Тэйн… Тэйн больше всех хочет верить, что он хороший человек, даже если это ложь. Поэтому то, что он сейчас молчит — ни капли не удивляет.
Он начинает ходить взад-вперёд, оставляя борозды в снегу:
— Он оружейник. Он может лгать, — бормочет он.
— Может, — соглашаюсь я. — Но учитывая то, что уже открыто поддерживал твой отец… разве это звучит слишком неправдоподобно?
Чума выдыхает:
— Пиздец.
Я наблюдаю, как они переваривают эту бомбу. Недоверие. Гнев. Отвращение. Шок. Почти забавно. Мы все — убийцы, палачи, уроды. А теперь стоим, охуев от того, что Совет оказался ещё хуже.
Тэйн ходит всё быстрее, шаги — тяжёлые, злые.
— Нам нужно это проверить, — рычит он. — Если это правда…
Он не заканчивает фразу. И не нужно.
Мы все понимаем, что означает такая новость, если Совет действительно замешан в торговле омегами.
Всё, за что мы воевали. Каждая операция, которую выполняли по их приказу. Каждая кровь, которую проливали без вопросов. Всё становится испорчено.
Бессмысленно.
Ложью.
Всё, что мы делали — было абсолютно, чудовищно тщетно. А теперь, ко