Время будто застывает.
Дрожащими руками я провожу по своей одежде, пропитанной кровью и дождём. Память выбрасывает на поверхность всё сразу: взгляд Гари, полный безумия… его рука, бьющая меня… чувства беспомощности.
А затем — крики Гари.
Треск ломаемых костей.
Коконы в яме.
Ужас ночи.
Я опускаюсь на пол и обхватываю себя руками. И впервые за эту ночь — рыдаю.
Горячие слёзы жалят глаза и текут по щекам беспорядочно. Губы дрожат, и я хриплым шёпотом произношу имя, которое уже навсегда застряло в моей памяти:
— …Септис…
От одного только произнесения его имени воздух вокруг будто начинает дрожать. Пол скрипит. Стены вибрируют. По коже пробегают мурашки, холодок сползает вдоль позвоночника. И внезапно — передо мной раздаётся громкий треск, будто воздух разорвался. Я вскрикиваю, отшатываясь. Из ниоткуда, прямо напротив меня, появляется огромная тёмная фигура, раскинувшаяся на полу. Неподвижная.
Я уставилась.
Жду движения.
Но… ничего.
С трудом поднимаюсь на дрожащие ноги, делаю шаг… второй… глаза распахнуты до предела. И наконец понимаю, что вижу.
Чёрные узоры, словно кружевные линии, поблёскивают алмазным блеском на бледной коже, мокрой от дождя. Они поднимаются вверх по его груди и исчезают у основания горла. Длинные тёмные волосы закрывают лицо, стекают по плечам, до самой поясницы.
И ещё — две пары рук.
Когда он подтягивается и пытается подняться, я вижу, как быстро и поверхностно он дышит. Его мускулистая грудь, стройная талия — человеческие… почти.
Но нижняя половина тела, теперь полностью освещённая — вызывает у меня и ужас, и оцепенение.
Под тонкой, почти шелковой набедренной повязкой — гладкий чёрный торс паука, блестящий, словно отполированный. Из него выходят четыре пары длинных сегментированных ног, крепких и гибких одновременно.
Это он.
Невероятно… но он здесь.
Перед ним я опускаюсь на колени и осторожно отодвигаю волосы с его лица. Я почти задыхаюсь. Красивый — это слабое слово. Он нереален. Эфирный. Почти не существующий.
У него резкая линия скул, высокий изгиб бровей, идеально очерченная челюсть.
Септис ловит моё запястье прежде, чем я успеваю отдёрнуть руку.
Мой пульс взмывает вверх, сердце колотится в груди.
Он подносит мою раскрытую ладонь к своей щеке…
и открывает глаза.
Я замираю.
Красный.
Такой насыщенный, глубокий — как рубины под тёмной водой.
Белков почти не видно — глаза обрамлены блеском чёрной склеры и густыми тёмными ресницами.
Почти не дыша, я большим пальцем провожу по его полным, чувственным губам. Он чуть приоткрывает рот, выдыхая низкий, почти шипящий стон, и тут же обвивает мою талию огромной чёрной ногой, мягко подтягивая меня ближе — наполовину жадно, наполовину бережно.
— Ну… неожиданный поворот, — произносит он хрипловато.
— Я… я не понимаю. Это сон? Что… как… почему ты здесь? — запинаюсь я.
Он тихо смеётся, будто сам не верит происходящему.
— Я мог бы спросить тебя о том же. — Он слегка улыбается, показывая блеск длинных, острых как иглы клыков. — Ты привела меня сюда, Амата.
— Я же сказала, меня зовут Рианна, и нет — я не думаю, что приводила тебя…
Я пытаюсь отдёрнуть руку, но он мягко удерживает её и медленно проводит своими губами по моим пальцам.
Разряд проходит по всему телу.
Меня охватывает дрожь — сладкая, пугающая, но… это невозможно проигнорировать.
— Ты позвала меня, — произносит он, не сводя с меня взгляда. — А своё имя я знаю. И Амата я назвал тебя не случайно.
Я едва дышу.
— И… что это значит?
Он поднимает руку и касается моей щеки.
От его прикосновения тепло расползается по шее и вниз по позвоночнику.
— Потому что у нас… Амата — это слово нежности. Так мы называем своих предназначенных жён.
Глава 4
Септис
Я провожу пальцами по линии её челюсти, внимательно наблюдая за реакцией. Её кожа мягкая, тёплая, гладкая — слишком хрупкая, как и всё человеческое. Рианна скользит взглядом вниз по моему телу, потом снова поднимает его на меня. Она отшатывается, едва не падает, но я удерживаю её, обвив талию одной из ног.
Если бы я был с таким же хрупким телом, как она, мне бы тоже требовалась поддержка.
Неудивительно, что ей нужно было защищать такую непрактичную, нежную форму.
Она медленно хмурит брови — признак растущего непонимания.
— Что ты сейчас сказал?
— Ты прекрасно слышала, — отвечаю я, перемещаясь в более удобную позу на колени. Потолки этой комнаты слишком низкие, стоять во весь рост тут неудобно. Я на секунду размышляю, как лучше выразить это, и решаю, что прямота — лучший вариант.
— Я здесь, потому что… ты моя жена.
Зрачки Рианны расширяются. Она снова окидывает меня взглядом. Я чувствую, как под её нежной человеческой кожей бешено колотится сердце — и ловлю себя на том, что наслаждаюсь этим ощущением.
— Это не имеет смысла, — она прижимает ладонь к груди, и мой взгляд непрошено задерживается там. — Я не знаю, о чём ты говоришь, и не знаю, как ты сюда попал, но теперь тебе пора уйти.
Она напугана. Смущена. Но я также чувствую под её страхом другую ноту — интерес.
Фасцинацию.
Я двигаюсь к ней очень медленно, чтобы не вызвать паники. По гладкому полу раздаётся лишь тихий стук моих когтей.
Уязвимая, маленькая…
Она в разы меньше меня.
Я вижу, как эмоции вихрем проносятся по её лицу.
Как поднимается и опускается её грудь с каждым вдохом.
Запах её тела наполняет комнату — сладкий жасмин и ваниль, вперемешку с тончайшим, едва ощутимым естественным мускусом.
Её запах… почти можно вкусить.
Я помню его ещё со своего логова — он тянул меня тогда, как зов. Она настолько близко, что я чувствую исходящее от неё тепло. Мне хочется протянуть руку, прижать её к себе, укрыть в своих руках.
Сделать её своей.
И ещё часть меня жаждет… большего.
Её сердце учащает такт, но паники пока нет. Просто дрожь.
Она пытается держаться, пытается думать, пытается быть рациональной.
— Это невозможно, — шепчет она. — Н-невозможно…
Я киваю.
— Да, согласен. Но всё же это правда.
Для меня самого это было неожиданно.
Когда я помог ей выбраться, я рассчитывал больше никогда её не увидеть… хоть часть меня и желала обратного.
Но вот я здесь — перед женщиной, которая, не ведая того, владеет моей судьбой. Можно было бы ожидать, что я буду разорван внутренними противоречиями, ошеломлён… но, глядя на неё, я ловлю