— Не конец света, говорит та, что сама позвонила в эфир и выложила всю подноготную.
— Снова повторю: какую подноготную?
— Если тебе станет легче, — вмешиваюсь я, — у нас примерно двенадцать слушателей. Один из них, скорее всего, моя мама.
— Это не особо помогает, — Люси снова тяжело выдыхает. Я слышу, как она обдумывает варианты. — А ты вообще кто по профессии? Психолог?
— Нет.
— Психиатр?
— Тоже нет.
— Я вечно путаю, кто из них рецепты выписывает, — бормочет она.
— Интересно, — говорю я.
И голос у неё такой: «мне совсем неинтересно».
— Так кто ты, если не специалист? Шаман? Гуру любви? По руке гадаешь?
Вот же женщина.
— Нет. По ладони по радио не гадаю. И секту не возглавляю.
— Значит, ты слышал, да?
— Удивительно, как много можно услышать, если человек говорит это в микрофон.
На фоне — шорох одеяла, мягкий хруст подушек. Я снова делаю глоток.
— И если ты никем не являешься… — голос у неё ленивый, но цепкий. — Как ты собираешься давать советы?
— А вот теперь тебе понадобились советы, — улыбаюсь я.
— Я говорю — гипотетически. Если бы вдруг захотела.
— Всё просто. Ты говоришь — я слушаю.
— А потом чинить будешь, да? По щелчку?
— Здесь нечего чинить, Люси.
Улыбка сходит с лица. Я смотрю на щербинку на кружке, провожу по ней пальцем.
— Ты не тостер. И не сломанная проводка. А я не гуру, не экстрасенс и не… профессионал. Я просто человек. Человек, который любит разговаривать с другими. Иногда у меня даже получается сказать что-то стоящее. Ты в безопасности — со мной и с теми, кто слушает. Обещаю. И если разговор заведёт нас туда, куда ты идти не хочешь — просто скажи. Мы всё свернём. А потом можешь запретить все приборы связи в доме до конца времён.
Из глубины комнаты доносится недовольное ворчание Майи, Люси хихикает.
— Но я ведь… я не пытаюсь ничего за тебя решать, Люси. Просто послушаю, ладно? Поболтаем — а там видно будет.
— «Видно будет», — повторяет она.
Я бросаю взгляд на часы.
— Ага. Видно будет. Но у тебя минута, чтобы передумать.
— Пожалуйста, мам, — шепчет Майя где-то на фоне. — Мне кажется, это поможет.
Люси задумчиво гудит, обдумывая варианты.
— В конце концов, я всегда могу просто повесить трубку.
— Конечно можешь, — отвечаю я, хоть и надеюсь, что она этого не сделает.
До конца моей смены ещё пара часов, и мне не хочется снова коротать их, метя размешивателями для кофе в урну через всю студию. Когда в кабине тихо, мысли становятся слишком громкими.
— Обещаешь, что ты не лидер культа?
— На данный момент — нет, но если карьера на радио провалится, можно и в ту сторону посмотреть.
Реклама матрасов заканчивается фальшивыми нотами — там что-то про «комфорт, уносящий в сны», что бы это ни значило.
— Решать тебе, Люси. Как хочешь. Но мы вот-вот возвращаемся в эфир.
— Для двенадцати слушателей.
— Скорее, ближе к девяти, учитывая, который час.
— Вот и хорошо.
Я улыбаюсь в микрофон и нажимаю нужные кнопки.
— Готова?
— Настолько, насколько это возможно, — вздыхает она.
Майя радостно улюлюкает где-то на заднем плане. Я поднимаю фейдер — регулятор, как всегда, дёргается под пальцами.
— Привет, Балтимор, мы снова с вами. На линии — Майя и Люси. Майя позвонила за советом по поводу отношений, но не для себя, а для мамы.
По другую сторону стеклянной стены студии мимо проходит Джексон — направляется в крошечный закуток, который называет офисом. Не уверен, что ему вообще нужно быть здесь в такое время ради обновления прогноза, но он любит распорядок, а я — иногда — его компанию. Я машу ему рукой, он отвечает, но вдруг замирает, увидев моё лицо.
— Не скажу, что она позвонила ради меня, — говорит Люси, возвращая моё внимание.
Голос у неё странный — дымный и мягкий одновременно, как хороший виски с мёдом.
— Она позвонила вопреки мне.
Я смеюсь. Джексон на той стороне стекла округляет глаза. Прижимает лицо к окну, нос приплюснут.
«Что?» — беззвучно спрашиваю, пока Майя и Люси спорят о настоящей причине звонка.
Он корчит безумную гримасу и показывает на мою улыбку. Напоминает клоуна из страшной ярмарочной игрушки на Бродвее — облезлого, с вечной ухмылкой в потрескавшейся красной краске. Жутковато.
«Прекрати», — шепчу губами.
Он пятится от окна, продолжает идти, но всё оглядывается, пока не врезается в автомат с газировкой, отпрыгивает, выпрямляется и исчезает за углом, бросив напоследок недоумённый взгляд.
Я хмурюсь и поправляю наушники.
— У мамы не было парня уже десять лет, — быстро говорит Майя. Словно торопится, не зная, сколько ей дадут выговориться. — Она работает, возвращается домой. Иногда ходит к Пэтти через дорогу выпить вина. Это её подруга. Единственная. Она вообще никуда не выходит — ну, не «выходит-выходит», понимаете? Она всегда дома.
— Прости, что я всё время в своём доме. Который, между прочим, принадлежит мне, — спокойно парирует Люси.
— Мам.
— Что? Мне казалось, тебе нравится, что я дома.
— Нравится, — тут же отвечает Майя, с обидой в голосе. — Конечно, нравится. Но мне не по себе, когда я куда-то выбираюсь, а ты остаёшься одна.
Смех исчезает из голоса Люси.
— Я люблю быть одна. Ты ведь знаешь.
— Знаю. Но не всё же время.
Я провожу ладонью по подбородку, пальцы тянутся к затылку.
— Ты думаешь, парень решит эту проблему?
— Не знаю, — признаётся Майя. — Может, она станет счастливее.
— А ты как думаешь, Люси? Стала бы?
— Ни за что, — отрезает она, не колеблясь ни секунды.
Я всхлипываю от смеха.
— Какая страсть.
— Позволь задать тебе вопрос, мистер Валентайн.
— Просто Эйден, — шепчу я, нарочно понижая голос — как в студенческие годы, когда пытался звучать как настоящий радиоведущий.
Она фыркает, не то смеясь, не то кашляя.
— Хорошо, Эйден. Ты свободен?
Я уставился в стену студии, сбитый с толку. Люси всё время поворачивает туда, где поворота не ждёшь, а я бегу позади, не поспевая.
— Свободен.
— И ты ходишь на свидания?
— Иногда.
— И как оно?
Моё последнее свидание — месяца четыре назад. Всё закончилось коротким, но приятным эпизодом в её постели. По дороге домой я зашёл за канноли в ту маленькую итальянскую пекарню. С тех пор мы не разговаривали.
В целом свидания кажутся мне бессмысленной тратой времени. Но этот эфир — не обо мне.
— Мне интереснее, что ты думаешь о свиданиях, — увиливаю я.
— Думаю, это отстой.
Я смеюсь, вожусь с наушниками, сдвигаю ободок назад. В левом ухе трещит статика.
— Почему?
— Я ненавижу это. Всё как танец, который я