Равнодушным к сцене оказался только что представленный мне Бекетов Лаврентий Михайлович, студент конкурирующей академии. При этом равнодушным в широком смысле его назвать было нельзя. Лаврентий ощутимо нервничал, внутри него буквально кипела некая эмоция. Эта самая эмоция и не давала ему воспринимать окружающую действительность. Весь его мир сжался до одного меня.
«Это я написал работу по мельчайшим частицам!» — выдал он концентрированным шёпотом.
Ну, тут и я потерял интерес к наклёвывающейся новой ячейке нашего великого общества, повернулся к собеседнику и глубокомысленно произнёс:
«Во-о-от оно что».
* * *
О том, что Лаврентий — ментальный маг и пытается забраться мне в голову, Диль сообщила сразу же, как мы с ним удалились в некий специальный кабинет для курящих. Курящих тут не существовало в данный момент, да и вообще, привычка эта особого распространения в Белодолске не имела, насколько я успел понять. Даже запаха характерного в комнате не ощущалось. Зато к нашим услугам оказались удобные кресла, чем мы немедленно и воспользовались.
Вот только сели — и сразу же как будто кто-то в затылок подул. Это Диль, так мы с ней условились.
А парень-то неплох! Пришёл на сборище магов, к тому же в дом к менталистам. Разумеется, если его потуги и зафиксируются где-то — поди ещё докажи, что это он колдовал, а не стоял, где колдовали. Прям как Добби подставил Гарри Поттера. Но если Добби действовал из любви и во благо, то для Лаврентия пока что оправданий не находилось.
— Итак, господин Бекетов, я вас внимательно слушаю.
— Что тут слушать! Я всё сказал. Работа моя, а вы ею пользуетесь нахальным образом.
— Хм. Что ж, если это — всё, то я решительно недоумеваю. Вы ведь не подозревали меня в слабоумии?
— Слабоумие? О нет! Устраиваться вы отлично умеете!
— Не будучи слабоумным, я ни коим образом не мог не знать, что пользуюсь чьей-то работой самым нахальным образом. Вы пришли сообщить информацию, которая мне по определению известна?
Лаврентий дёрнулся. Как и всякий молодой человек, он считал ходы ровно до тех пор, пока не прозвучит его пафосное высказывание. А потом по плану должна быть торжественная музыка, взрывы, здание рушится, все бегут, и только он в развевающемся плаще идёт степенно, не оглядываясь, пока из-под нижней кромки экрана выползают первые робкие титры.
В реальности так почти не бывает. Если сказал «А», от тебя потребуется сказать «Б», «В» и так далее вплоть до «Я», после которой победа также отнюдь не гарантирована. А тут даже «Б» не продумано. Результат — растерянность, недоумение, обида, расслабление мышц сфинктера и мочевого пузыря.
Ну, до последнего пока не дошло, до предпоследнего тоже. Но судя по выражению лица Лаврентия, почва под ногами у него пошатнулась изрядно.
— Вам не стыдно? — пискнул он, уничтожив даже призраки шансов взять надо мной верх в диалоге.
— Стыдно? Мне? Право слово, в моём возрасте это даже как-то неприлично. Видите ли, Лаврентий Павлович…
— Михайлович.
— Как вам будет угодно. Так вот, Лаврентий Михайлович, я, видите ли, не могу понять, в чём вы меня, собственно, упрекаете. Вы состоите студентом в академии, где вас обучают разнообразным дисциплинам. Полагаю, вы отдаёте отчет в том, что ни один из ваших преподавателей не является отцом-основателем этих дисциплин. Что не мешает им их изучить и преподавать. Я занимаюсь ровно тем же самым.
— Вы присвоили себе мои разработки!
— Это решительная неправда. Во-первых, никаких разработок у вас не было, не было даже исследований. Вся ваша диссертация так называемая — один сплошной реферат существующих — пусть и труднодоступных — источников. Суть её сводится к тому, что вот-де какая есть дисциплина интересная, о которой все забыли. Где исследование? Где новаторство? Разумеется, вы вложили труд. Искали и, возможно, переводили источники. Труд этот должен быть оплачен. И, насколько мне известно, оплату вы получили. Вы сидите здесь, а не в тюрьме, не машете киркой на каторге. Продолжаете учиться в академии, даже в более статусной, чем та, где написали свою работу.
Лаврентий быстро опустил взгляд.
— Во-вторых, я нигде и ни разу пока ещё ваш труд за свой не выдал. И могу этого не делать даже. Есть основания полагать, что в самом скором времени мне придётся общаться с людьми из правительства, заинтересованными в обсуждаемой нами дисциплине. Если вам угодно, я могу указать на вас, как на автора работы, с которой я начал освоение дисциплины.
Бекетов вскинул голову, посмотрел на меня широко раскрытыми глазами, в которых плескалось недоумение.
— Да, могу, мне несложно. Я покажу вашу работу, написанную вашей рукой. Назову ваше имя. К вам придут. Спросят, почему вы, написав столь интересный труд, так самоустранились от него. Спросят, как вообще вам пришла в голову идея взяться за эту работу.
Лаврентий втянул голову в плечи. Я не был ментальным магом, но прекрасно знал, о чём он сейчас думает. Гадает, как много я знаю.
— Вы сможете солгать, разумеется. Однако у Фёдора Игнатьевича осталось достаточно компромата на вас. И он его не замедлит предоставить. Тогда выяснится, что человек, претендующий на звание отца дисциплины национального значения, начал свой триумфальный путь с того, что опоил приворотным зельем и изнасиловал трёх однокурсниц, после чего едва не довёл до суицида студента, который попытался в это дело вмешаться.
— Всё было не так! — вскочил Лаврентий.
— Охотно понимаю.
— Я их не насиловал, они сами…
— Разумеется, сами — под приворотным-то зельем. Только вот для закона всё едино…
— Я хотел одну, но так получилось…
— Если получилось — разве можно отказаться.
— Да что бы вы понимали! Вы знаете, что это такое — когда девушка смотрит на вас влюблёнными глазами и снимает одежду⁈
— Очень, очень хорошо знаю. И даже легко могу в воображении умножить на три и эти глаза, и эти снятые одежды.
— А этот… Этот… Он погубить меня хотел! Мою репутацию, мою жизнь, в известном смысле…
— Негодяй, согласен. Вступился за честь дам. Кто же так делает-то. Поэтому вы и решили его наказать, погубить его жизнь в прямом смысле.
— Да вы ни черта не понимаете!
— Довольно, Лаврентий Михайлович. — Я тоже поднялся из кресла. — Мы с вами взрослые люди. По крайней мере, раз уж я говорю с человеком, который имел в одну ночь откровенную связь сразу с тремя дамами, я имею право полагать собеседника взрослым. В некоторых