* * *
— Сошлись на анонимном источнике, — закончил я той же ночью отчёт Фёдору Игнатьевичу.
Мы сидели дома в гостиной, перед камином, отдыхая после трудного дня.
— Несчастный глупец, — пробормотал Фёдор Игнатьевич.
— Почему вы тогда его прикрыли? Ну, помимо того, что вас интересовало новое направление.
— Да как вам сказать… Я ведь и сам был молод. Знаю, как это легко — переступить черту, особенно если в твоём распоряжении магия. Как Дариночка играет с огнем и сама не замечает, что начинается пожар. Содеянное кажется мелочью, но за эту мелочь требуют расплаты, которую ты считаешь несоизмеримой. Пытаешься избежать расплаты и делаешь всё ещё хуже… Разница между Лаврентием и сотней его сокурсников лишь в том, что он сделал, а остальные подумали. Сажать всех?.. Он молод и глуп, у него есть шанс вырасти и осознать, а пройдя каторгу — кем он станет?.. Я посчитал его достаточно наказанным. Его семья изрядно раскошелилась, по его гордости был нанесён сильнейший удар. Добавьте сюда ещё такую немаловажную вещь, как разбитое сердце. Он ведь нешуточно любил одну из тех трёх дам. Но после случившегося, разумеется, все шансы были похоронены. Я не сторонник карательных мер.
— И это говорит человек, который науськивал Дармидонта придушить меня подушкой. Просто за то, прошу заметить, что я оказался в вашем мире стараниями вашей же дочери!
Фёдор Игнатьевич помолчал в течение минуты, глядя в огонь. Потом сказал:
— Вы правы. Я — мразь. Оправдываться не стану, не ждите.
— Ну, одно нас с вами роднит. Я тоже не сторонник карательных мер и понимаю то состояние, в котором вы пребывали в начале нашего знакомства. На кону стояло будущее Татьяны, которое и так со всех сторон было под угрозой.
— Это не оправдание. Я поступил ничем не лучше Лаврентия.
— Гораздо лучше! Вы меня не насиловали и даже Дармидонта не заставляли. За одно это я вам по гроб жизни благодарен.
— Иногда — подчеркиваю, лишь иногда! — ваши выходящие за грань шутки действительно уместны и выражают нечто большее, нежели простое желание позубоскалить. Я благодарен, что вы не держите зла. Но поступок этот всё равно на моей совести чёрным пятном.
— К слову о пятнах, у меня тут одно белое. Чем закончилась сцена с Татьяной?
Когда мы с Лаврентием вышли из комнаты, не было уже ни Татьяны, ни Фёдора Игнатьевича. Серебряков тоже исчез. Я разыскал Анну Савельевну, и она немедленно попросила отвезти ее домой, что я и сделал. Уснула она уже в экипаже. Поэтому, уложив ее в постель, я спокойно вернулся к себе, где и застал бодрствующего Фёдора Игнатьевича в гостиной у камина.
— Ничем, как и всё в этой жизни, — философски ответил он. — Татьяна растерялась и убежала. Я последовал за ней. Несчастная девочка в совершенном раздрае.
— А вы как будто не расстроены.
— Я, Александр Николаевич, за последние дни уже столько переживал, что теперь, мне кажется, уже вовсе не могу испытывать ничего. Татьяна жива, и это прекрасно. Она никак не опорочила себя. Остальное… устроится как-нибудь.
— Вы проникаетесь моими взглядами на жизнь.
— Ну, что ж, они, правду сказать, весьма разумны.
— Знаете, когда я только перенёсся сюда, мы с вашей дочерью легко нашли общий язык, а теперь мне как будто бы проще с вами. Вот, пугаюсь немного. Это что же, я взрослею, что ли?
— Все мы взрослеем, Александр Николаевич, и — быстро. Осень располагает… Пойду спать, чего и вам желаю.
Фёдор Игнатьевич ушёл. Вместо него появилась Диль. И сказала с задумчивым видом:
— Приборы не продаются.
— Что? Какие приборы?
— Для измерения магии. Производят их штучно и лишь по специальному заказу. Все строго подотчётны. Придётся красть, либо действовать наобум.
— Красть то, что изготавливается штучно и строго подотчётно — безумие. У нас и так библиотека запрещёнкой набита.
— Согласна. Также нельзя забывать и о морально-нравственной стороне вопроса.
— Как раз хотел о ней напомнить. Ну так что, как там бумагу-то нужную для колдовства сделать?
Делать бумагу не пришлось. Годилась любая, но её нужно было подготовить. А именно — с произнесением соответствующих заклинаний опустить на дно ямы. Яма должна быть глубиной в рост мага Ананке. Через трое суток бумагу полагалось выкопать, и она считалась готовой к употреблению.
Однако был и ещё один нюанс. Если эффект нужен поскорее, то можно «срезать угол». Написать все, что хочешь исполнить, сразу же и закопать уже исписанную бумагу. Тогда она за три дня исчезнет, а написанное — исполнится. Но если хочешь запас бумаги на будущее, то зарывать необходимо чистую.
Я, разумеется, решил прибить двух зайцев одной лопатой.
— Хозяин, ты же изучаешь стихийную магию…
— Да, Диль, — сказал я, опираясь на ту самую лопату, которой пока ещё не подвернулся ни один заяц.
— Зачем копать землю руками?
— Я делаю относительные успехи только в огненной магии.
— Ну а я тебе на что?
— Что предлагаешь?
— Вылезай.
Когда, подчиняясь моей мысли, из ямы лупанул земляной гейзер, даже Диль испугалась и шарахнулась.
— То есть, так можно было? — спросил я, заглядывая в эзотерическое отверстие.
— Вообще-то, это была магия воздуха… — не удержалась Диль от толики критического взгляда на мои достижения.
— Согласен, экзамен я бы не сдал, но результат-то вот!
— Вот, — согласилась Диль.
В следующий миг пошёл дождь из комьев земли. Он быстро закончился.
Яма оказалась даже глубже, чем надо. Я бросил на дно кипу чистых листов, прочитал заклинание шёпотом. Затем достал исписанные листы и прочитал ещё одно, скользя взглядом по строчкам. Диль крепко держала меня за плечо, готовясь отдать столько энергии, сколько потребуется.
Покончив с заклинанием, я начал читать написанный моей рукой текст:
— 'Я запер дверь палаты изнутри и, оглядев присутствующих, сказал:
— Ну что же, господа и дама. Сегодня мы сотворим настоящее чудо, о котором станем рассказывать нашим детям и внукам…'
Глава 36
Операция
Я запер дверь