Процесс потихоньку завертелся. В ситуацию врубили магическую управу, там немедленно отрядили несколько экипажей с ментальными магами, вооружёнными амулетами, блокирующими ментальное воздействие. К тому моменту как мы с Диль доехали обратно (дело уже двигалось к закату), нас вся эта братия и догнала. Диль передала мне поводья и исчезла, чтобы не объяснять ещё и себя. Я, уже почти сутки наблюдавший за её деятельностью в качестве кучера, вполне сносно управился.
Диль оказалась права. Когда мы въехали в деревню, из дверей дома вывалился только проснувшийся растрёпанный и плохо соображающий Серебряков.
Ментальные маги принялись за работу. Людей быстро приводили в себя, грузили в экипажы и увозили от греха подальше, кормить и отогревать. Серебряков принимал живейшее участие.
Магический источник вызвал всеобщее благоговение, и я ловил на себе неоднозначные взгляды, смысл которых дошёл до моего усталого сознания только на обратном пути в город.
— Вадим Игоревич, это же, получается, мой источник?
Мы ехали в качестве обычных пассажиров в одном из дилижансов магического надзора. Компанию нам составляли двое угрюмых полицейских, которые старались не смотреть ни на нас, ни друг на друга. Это были те самые два страдальца, что отправлялись на поиски пропавшего Серебрякова, да так и затанцевались.
— Если земля — ваша, то, выходит, и источник — ваш, — согласился Серебряков. — Примите мои поздравления.
— С чем? С головной болью?
— Да вы, вижу, не понимаете. Магический источник такой силы — это огромные возможности! И большие доходы. Подробности обговорим позже, если пожелаете, но одно могу сказать точно: вы потенциально один из самых богатых людей Белодолска. Не говоря о том, что род Соровских…
Тут он не договорил. Осекся и как-то странно умолк, глядя в стену. Я мысленно дорисовал картинку сам. Род Соровских резко поднимается в цене, ему больше нет нужды лихорадочно выдавать замуж всяких взбалмошных Танек. А следовательно, Вадим Игоревич из единственного пути к спасению превращается всего лишь в один из возможных вариантов. Ежу понятно, что если я лично стану богатым, то уж родственницу — пусть и бесконечно дальнюю — точно по миру не пущу.
В общем и целом, ситуация с моей малой родиной разрешилась и создала новые интересные перспективы. Порфирий Петрович выслушал доклад своих агентов, которые через слово возносили хвалы мне и Вадиму Игоревичу за своё чудесное спасение. Взбесился — не то слово. Аж зубами скрежетал и бледнел, когда приносил мне официальные извинения.
Тут и Серебряков осуществил угрозу — дёрнул за какие-то ниточки. Порфирия разжаловали из следователей в обычные принеси-подай и дали понять, что увольнения он избежал буквально чудом.
Население моей «родной» деревни расселили по каким-то баракам, обеспечили едой, дали работу. Пожилых пристроили в некие специализированные учреждения за казённый счёт.
Я обнаружил, что с некоторых пор стоило мне назвать свое имя в каком-то госучреждении, как передо мной открывались буквально все двери. Так что после моего ходатайства деревенские плясуны получили и вправду хорошие условия. Временные или постоянные — это уж посмотрим потом, по ходу.
Обо мне написали в газетах — и в местной, и в столичных. Открытый источник имел государственное значение. Называлось рядом со мной и имя Вадима Игоревича. Собственно говоря, героями мы оба были одинаково, но я имел преимущество за счёт того, что источник полыхал на моей земле.
Фёдор Игнатьевич, вздыхая, похоронил надежду, что я проживу жизнь незаметненько, но принял это с честью. Открытый источник и маячащие за ним перспективы существенно влияли на общую оценку ситуации.
Глобально оставался лишь один вопрос, на который не было однозначного ответа. А именно: каким образом Серебряков из кострового хоровода переместился в академическую библиотеку.
Если верить показаниям полицейских, которые принимали в пляске участие, то Серебряков в какой-то момент перестал плясать, изменился в лице и с воплем: «Будь ты проклят, Соровский!» — прыгнул непосредственно в огонь.
Должно быть, он сумел прийти в себя за счет того, что был менталистом. Мощная дикая магия интерпретировала всё по-своему и телепортировала Серебрякова как есть туда, где находился я. Как-то иначе всё это объяснить я не мог, потому принял такую версию и успокоился.
Другой вопрос: как и почему источник вскрылся именно там и именно тогда — никто не задавал, хотя он был, казалось бы, главным. Просто все понимали, что магия — это стихия, и предъявить ей нечего. Прорвалась, где посчитала нужным, и спасибо ей за это. Я такого ответа позволить себе не мог хотя бы потому, что знал, кто я и откуда, и не хотел верить в совпадения. Но, поскольку пока что никакого решения в голову не приходило, я решил не портить хорошее поисками лучшего.
В общем, к октябрю жизнь плюс-минус устаканилась и вошла в некое русло. Я преподавал. Мне исполнилось двадцать восемь. Меня все любили. Приближался бал у Серебряковых. Танька нервничала и сомневалась. Фёдор Игнатьевич вздыхал и много думал. А как-то ночью к нам в гости пришла убежавшая из барака Даринка с деловым предложением, от которого невозможно было отмахнуться. А перед этим я имел насыщенный диалог с Порфирием Петровичем, в ходе которого мы предприняли попытку разрешить мучающие нас разногласия. Ну и нельзя не упомянуть, как Диль притащила мне книжку, существенным образом переменившую примерно всё… Но тут стоит обо всём говорить если не по порядку, то, по крайней мере, укладывая слова в некие структурные схемы, позволяющие создавать изящные нелинейные и неочевидные эстетические связи. Да что там рассусоливать — начнём!
Глава 27
С днем рождения!
— Тук-тук, — сказала дверь.
— Да-да? — выразил я лёгкую заинтересованность.
Дверь приоткрылась, и в кабинет мой заглянула личность совершенно тут неожиданная.
— Борис Карлович! — подскочил я. — Какими судьбами? Впрочем, заходите, садитесь. Чайку? Есть потрясающие пряники, господин Серебряков расщедрился, отведайте, и вы почувствуете, как ваша жизнь разделяется на «до» и «после».
Борис Карлович — один из троих известных мне охранников турникета — суетливо замахал руками.
— Я — что вы, что вы, нет! Служба.
— Чай службе не помеха!
— Не могу никак. Я же по делу!
Борис Карлович вошёл и прикрыл за собой дверь.
— Что такое?
— Да, видите ли, я бы и не тревожил, кабы они не полицейского чину, пусть даже и невеликого. Однако же в таком виде… И смех, и грех. Ребятки, может, и оттащили бы в околоток — так с него и последние погоны полетят. Оно ж, видите, жалко человека — и смех, и грех, как говорится…
— Вы, Борис Карлович, сейчас очень интересно