— Больно уж вы со мной по-учёному. Не понимаю я по-таковски. А там до вас домогается человек. Пришёл пьяный, бузу устроил. Пройти хотел. А куда ж я его такого красивого пущу! Тут и ребята подбежали — успокоили. А всё одно, упёрся, без Александра Николаевича, говорит, не уйду и не подумаю даже!
— Кто такой-то?
— Порфирием Петровичем Дмитриевым называется.
— А-а-а, вона что…
— Может быть, в околоток прикажете? Я ж исключительно для очистки совести. Оно хоть и грех, да ведь и смех же…
— Нет-нет, не надо околотка. Поговорю, раз просит. Ищущие, как говорится, да обрящут. Верно же говорится?
— Конечно! — кивнул Борис Карлович.
Я запер кабинет, и мы спустились на первый этаж. Там меня провели в потайную каморку охранников, где они гоняли чаи и не только, а также спали иногда — по крайней мере, две тахты в наличии имелись. На одной из них и сидел Порфирий Петрович, или, вернее, то, что от него осталось.
Весь лоск с него слетел, усы обвисли измочаленной щёткой. Костюм был мят и грязен, из правого кармана плаща отчего-то свешивался красный носок. Лицо было ещё более красным. С таким-то давлением — да напиваться до такого состояния… Бывают же бессмертные люди на свете.
— А-а-а, снизошёл!
Голос тоже изменился. Был он теперь как у распоследнего озлобленного лакея, который уже понял, что его погонят из хорошего дома, и хочет напоследок хотя бы настроение хозяевам испортить. Ох и быстро же смена социального положения иных людей перекраивает. А ведь, казалось бы, так просто: веди себя по-человечески что внизу, что наверху.
— Добрейшего дня, Порфирий Петрович, — не стал я опускаться до уровня собеседника. — Мне сообщили, что вы желаете меня видеть.
— Глаза б мои на тебя не смотрели!
— Желание сие удовлетворить весьма просто. Прикажете удалиться?
— Этих вот удали! Скотов!
Двое коллег Бориса Карловича поднялись с оскорблёнными лицами и посмотрели на меня.
— Сделайте одолжение, — кивнул я. — Видимо, что-то конфиденциальное.
— Вы смотрите, ежели чего — так кричите.
— Помилосердствуйте. Я же всё-таки маг.
Да-да, маг. Пусть и с рядом оговорок, но сама суть сомнений не вызывает. Несмотря на беспрецедентную насыщенность последних недель, я продолжал штудировать «Основы» и даже перешёл к упражнениям. Самой простой в обращении стихией считался огонь. Почему — могу только своими словами изложить, как понял. Огонь, мол, горит сам по себе, визуально доступен и вообще со всех сторон располагает к сотрудничеству, являясь энергией как таковой, не утруждающей себя воспроизводством в материи. В книжке же было куда как более мудрёно написано. Я, однако, пошёл на хитрость — «скормил» книжку Диль и когда при чтении заходил в тупик, требовал у неё, чтобы разъяснила простыми словами. Диль с этим справлялась великолепно. Она мне и нейрохирургию на пальцах раскладывала, у меня даже сложилось впечатление, что примерно готов делать операцию на открытом мозге. Только бы ассистентов толковых, да оборудование качественное.
Каждый вечер я зажигал свечу и упражнялся с огоньком. А иногда спускался к камину. Но с камином было сложнее отследить результат — там слишком много языков и пляшут они как попало. Поди там разбери, то ли какой сквозняк из глубины дома долетел, когда дверь чёрного хода кто-то открыл, то ли я успехи делаю.
Другое дело — у себя в комнате. Там свеча горела ровно, и я, сосредоточившись, уже вполне сносно мог усиливать горение или даже полностью затушить. Ну а уж туда-сюда огонёк гнуть — это вовсе как два пальца о брусчатку. То есть, мои способности примерно соответствовали первому семестру обучения в академии. С поправкой на то, что к концу первого семестра студенты на таком же базовом уровне должны были уметь работать с другими тремя стихиями. Но я не комплексовал по этому поводу, а, напротив, хвалил себя, чтобы сохранять позитивную мотивацию. Ну и, прямо скажем, было за что похвалить. Я же ещё и половины семестра магию не тренирую, между прочим!
Так о чём это я?.. Ах, да. Порфирий Петрович. Не боялся я Порфирия Петровича вовсе не потому, что смог бы его напугать, погасив примус. А потому что мне нужно лишь мгновение, чтобы вызвать Диль. Фамильярка меня в обиду бы не дала ни при каких обстоятельствах, а господин бывший следователь пьян настолько, что ожидать от него быстрых скоординированных действий весьма и весьма сложно.
Охранники оставили нас тет-а-тет. Порфирий Петрович вытянул из кармана носок и от души в него высморкался. Судя по звуку — изобильно, а от визуальных впечатлений я предпочёл отказаться — смотрел в окно. Там было мрачно, серо и ветренно, однако поприятнее носка Порфирия.
— Довольны, полагаю? — прогундосил Дмитриев, пряча носок обратно в карман.
— Не вполне. Давайте перейдём к делу.
— К делу! Да какие ж у нас с вами теперь дела-то могут быть? Из следователей-то меня попёрли благодаря вам!
— Это вы, уважаемый, что-то напутали. У меня таких связей не имеется, чтобы служивых людей с должности смещать.
— Ну, Серебряков этот, будь он неладен! Невелика разница.
— Я бы попросил! Между мною и господином Серебряковым разница огромная. Он усы носит.
Порфирий Петрович рассеянно потрогал свои усы, и они, похоже, сообщили его затуманенному разуму новую риторику.
— И ни одна, ни одна сволочь ведь не вступилась! Хоть бы слово сочувствия от кого… И эти двое плясунов позорных! Оба — на задние лапки перед вами. Ах, господин Соровский то, ах, господин Соровский сё!
— Сё — это предмет моей особой гордости. В этом я особенно хорош.
— В чём?
— В сём.
— Шутить изволите⁈
— Отчего же не шутить? Вы пришли мне всякие гадости говорить, оскорблениями бросаться, а мне вам в тон отвечать как-то несолидно, да и неинтересно. Вот и разбавляю атмосферу шутками. Таков уж мой нрав, мой обычай. Никому, впрочем, себя не навязываю, если моё общество вас тяготит, можем расстаться запросто. К тому же, вы до сих пор не сообщили мне своего дела.
— Дела… Да я в глаза твои посмотреть пришёл, в глаза! Как тебе спится?
— Прекрасно, благодарю вас.
— После того, как ты жизнь человеку сломал⁈ Ни за что ни про что! Разжевали — и выплюнули! Человека, который позволил себе лишь один грех: ответственно относиться к своей работе! Вот живи теперь с этим. Может, однажды вспомнишь Порфирия Петровича, может, поймёшь…
— А что,