– Боевые автоматоны? – предположил я.
Она поморщилась.
– Перестань. Ты знаешь не хуже меня, что механики Уэттиса не опустились бы до такого примитива. Их механические куклы – акролифы, если угодно, порождали ужас и действовали как скальпель хирурга, а не меч пехотинца.
– И один из этих шедевров у меня. Хочешь взглянуть?
***
В мое отсутствие в подвал никто не спускался, за что я был безмерно благодарен хранителю. Но, к слову, так он поступал не всегда и частенько на своем столе и среди коробок я находил следы чужого присутствия и самоуправства вроде извлеченных без моего ведома экспонатов. Ящик с уэттисской редкостью ждал меня в углу и при всем желании я не мог бы в одиночку перенести или сдвинуть его. Поэтому, включив свет настенный и потолочных ламп, я освободил место перед ним и ненадолго замер с изогнутым ручным ломиком. Хотелось убедиться, что экспонат стоит правильной стороной и не завалится на меня, будучи освобожденным от досок и ветоши.
Алиса стояла поодаль, скрестив руки на груди. Я полагал, что ей будет особенно интересен этот образец и ожидал просьбы предоставить открытие ящика ей, но с момента как мы вышли из такси, она не проронила ни слова.
Гвозди с громким скрипом покинули ссохшееся дерево, и крышка, придерживаемая мной, опустилась на пол. К счастью, упаковщикам хватило ума зафиксировать экспонат не только ветошью – клетка из тонких реек удерживала его внутри, не давая выпасть и соприкоснуться со стенками.
– Боже мой! – Алиса все-таки сделала шаг вперед и теперь стояла возле меня, разглядывая вещь, бывшую старой уже тогда, когда наши предки считали Планету в небесах грозовым божеством.
Акролиф стоял безмолвно и неподвижно, будто человек в глубоком сне. Именно во сне, поскольку бледность и гладкость его костяной или деревянной кожи – в этом стоило еще разобраться – не создавала никаких ассоциаций со смертью, разложением и даже беспощадностью времени. Казалось, что эту странную копию человека создали только вчера из немыслимых, но благородных материалов и погрузили до времени в механический сон. Мне стало неуютно. Я был даже рад тому, что Алиса сейчас здесь рядом со мной, хотя предпочел бы завершить побыстрее то маленькое дело, ради которого встретился с ней.
– Ну, что скажешь?
– Это великолепно, Юлий! Лучший экземпляр из всех, что я видела. После падения Уэттиса их обозленные соседи десятилетиями разрушали все, что было связано с их мощью и искусством. Уничтожали беспощадно и уцелело совсем немного. Все, что я видела раньше – туловища, головы, оторванные конечности акролифов, из которых торчали бронзовые шестерни. Но этот экземпляр целый! Невозможно целый для его возраста.
Я пожал плечами.
– Не совсем. Кое-чего не хватает для полноты этого шедевра, – натянув на пальцы перчатки, я дотронулся до гладкой прохладной скулы автоматона, слегка отвернул в сторону голову. Чувствовалось легкое сопротивление тысяч шестерней, кронштейнов и червячных узлов в тонкой шее. Чуть ниже уха зияла темнотой, словно укус огромного, охочего до искусственной плоти насекомого, скважина, требующая особого ключа. – Каждый ключ уникален, а попытки завести акролиф как-то иначе не приведут ни к чему, кроме поломки механизма.
– Я это знаю, Юлий. И я знаю, что тебе известно, что у меня есть этот ключ.
Мне следовало изобразить изумление на лице или сделать вид, что мне известны были лишь слухи, но я только виновато улыбнулся.
– Хорошо, ты меня раскусила, – я поднял руки, показывая, что сдаюсь. – Понимаю, что это не совсем честно с моей стороны, но… Знаешь, а давай выпьем! – я жестом фокусника извлек из-под старой ветоши бутылку конкордийского вина и два стеклянных бокала.
Она внимательно смотрела на меня, слегка приподняв брови. Ее лицо было непроницаемо, словно черты акролифа.
– Ты же помнишь, что я не пью вино?
Я стукнул себя ладонью по лбу.
– И в самом деле! Что ж, я совсем не против выпить за двоих. Хотя, если мне не изменяет память, в колледже искусств ты была более терпима к таким вещам. Я вижу, что ты нисколько не изменилась внешне с тех времен, а эта новая черта – отказ от вина, да еще и в Конкордии, только придает тебе шарма.
Отставив в сторону бокалы, я, не терпя возражений, обвил руками ее талию. Алиса отстранилась, но не слишком быстро. Мои губы скользнули по ее щеке и коснулись сжатых губ. Так мы стояли с минуту, пока я наконец не понял, что сжатое напряженное тело ничуть не живее акролифа, а ее глаза смотрят на меня с легким испугом и разочарованием.
– Что не так? – я отпустил ее из объятий.
– Я не узнаю тебя, Юлий. Мы же дружили. Искренне и беззаботно. Зачем все это?
– Я не могу поцеловать красивую женщину?
– Перестань! – она прислонилась к большому еще не распакованному ящику и теперь смотрела на меня, покусывая губу. – Я навела о тебе справки, по пути сюда. Долго не решалась встретиться, хотя в Конкордии уже почти неделю…
– Почти неделю! И ни слова не сказала мне.
– Если честно, я собиралась уехать еще вчера. Только воспоминания о нашей дружбе заставили меня отправить то письмо. И все же я очень надеялась, что ты не придешь, сославшись на свои дела. А дел у тебя много. Экспонаты со всей Европы эпохи темных времен. Все нужно отследить, оценить, отсеять подделки, заполучить музей в свои руки избавиться от хранителя, который все еще наивно считает, что заключил хорошую сделку, приняв тебя на работу.
– Не понимаю, о чем ты! – я чувствовал, как закипаю.
– Поддельные накладные, я видела их. Ты проворачиваешь махинации за спиной хранителя. Ты пытаешься взобраться на чужие плечи, а потом на головы, чтобы потешить свое эго. Это было в тебе раньше, но где-то очень глубоко.
Я попытался возразить, но Алиса внезапно расстегнула верхнюю пуговицу блузки. Затем быстрым движением сняла с шеи серебристый шнурок и положила его на стол. На шнурке поблескивал бронзой и кварцем ключик, который подделать невозможно. Я немедленно прикрыл его ладонью, опасаясь, что она передумает.