На этом Александр Христофорович замолчал. В первый момент Пушкин решил, что его собеседник просто сделал паузу в своей речи, и ждал продолжения выговора, но шли секунды, качался маятник часов у стены, а Бенкендорф не произносил больше ни слова. Стало ясно, что разговор окончен — не только разговор об обязанностях творческих людей, но и вообще вся встреча с начальником канцелярии. Теперь провинившемуся Александру самому необходимо было что-то сказать, но это был один из тех редких случаев, когда он не находил нужных слов. Мысль, высказанная Бенкендорфом, была для него новой, и ее следовало обдумать в более спокойной обстановке. Внутренний голос робко предсказывал Пушкину, что когда-нибудь, позже, он согласится с ней и признает правоту Александра Христофоровича. Но пока он был не готов менять свое мнение. Однако и молчать дольше было не совсем вежливо — это уже граничило с оскорблением.
— Я готов понести любое наказание за свой проступок, — ответил наконец Пушкин, не пытаясь больше перехитрить собеседника.
— Похвальный порыв, — отозвался Бенкендорф и неожиданно улыбнулся — теперь уже не насмешливой, а почти приятельской улыбкой. — Но нам будет достаточно, если вы дадите слово не «заезжать слишком далеко».
— Слово дворянина, — без возражений выполнил его просьбу поэт.
Бенкендорф удовлетворенно кивнул и поднялся из-за стола. Пушкин тоже поспешил встать. Их очередная встреча была окончена, и, хотя расстались они, как всегда, довольно холодно, Александр вышел из императорской канцелярии со странным чувством: ему казалось, что в их отношениях с Бенкендорфом произошла какая-то маленькая, едва заметная перемена. Причем перемена эта была, как ни странно, в лучшую сторону. Но о том, в чем именно она заключалась, он пока не думал. Ему было не до того, надо как можно быстрее готовиться к поездке в Москву, нанести там визит семье Гончаровых и узнать, каковы теперь его отношения с родителями Натальи. Это было гораздо важнее Бенкендорфа, о словах которого Александр пообещал себе поразмыслить «как-нибудь потом».
Через неделю, прибыв в Москву и сидя в экипаже, несшем его к Гончаровым, он забыл и о Бенкендорфе, и о сделанном ему выговоре. Осталась только радость из-за того, что ему не назначили никакого наказания и он мог совершенно свободно заниматься своими делами. Но и она исчезла, когда Пушкин оказался перед дверью особняка, за которой от него прятали его любимую. Что толку от того, что в Петербурге его «помиловали», если сейчас скажут, что для него хозяев нет и никогда не будет дома?
Он помедлил почти минуту, прежде чем решился позвонить. После этого пришлось еще не меньше минуты ждать, пока за дверью послышатся торопливые шаги и она откроется. Наконец дверной замок щелкнул, и перед ним появилась молоденькая служанка. Александр не помнил эту девушку, но она как будто узнала его и вежливо улыбнулась. Он поспешно сунул ей в руку свою визитную карточку и чуть заметно дрогнувшим голосом спросил:
— Будь любезна, скажи, госпожа Гончарова дома?
— Барыня дома, проходите, пожалуйста, — ответила девушка и отступила в глубь дома.
Александру стоило огромных усилий не схватить ее в объятия и не расцеловать от нахлынувшей на него буйной радости. Так же тяжело ему дался путь в гостиную. Он заставлял себя идти медленно и степенно, хотя больше всего ему хотелось нестись туда вприпрыжку.
Его приняли в этом доме. Неприступная крепость, которую он осаждал уже почти два года, оказалась не совсем неприступной. И хотя до вывешивания белого флага и сдачи было еще далеко, защитники крепости, похоже, готовы начать мирные переговоры.
Глава IX
Россия, Нижегородская губерния, Большое Болдино, 1830 г.
Подарок отца не произвел на Александра особого впечатления. Маленькая деревенька Кистенево на вид ничем не отличалась от всех прочих деревень и сел, которые он когда-либо видел в своей жизни. Такие же потемневшие от бесконечных дождей деревянные избы за покосившимися заборами, выглядывающие из зелени растущих вокруг дубов, берез и осин. Несмотря на то что лето уже уступило место осени, заметить случившуюся «смену караула» было невозможно. Все деревья по-прежнему были окутаны ярко-зеленой листвой, такой же сочной, как и в летние месяцы, и, казалось, вообще не собирались менять ее на желтую или красную. Недавно прошел дождь, и мокрые листья блестели особенно ярко в лучах вновь выглянувшего из-за туч солнца. Они даже казались еще более свежими, чем в сухую и жаркую летнюю погоду. Но если раньше Пушкин с удовольствием полюбовался бы красивой деревенской природой, то теперь буйная пахнущая свежестью зелень вызывала у него одно лишь раздражение. Среди этих зарослей ему придется провести целый месяц, занимаясь скучными делами! Одному, без возможности хоть мельком видеть Наталью! Не говоря уже о том, что у него вряд ли будет время, чтобы писать!
Уставшие лошади медленно волокли экипаж по разбитой дороге, и у Александра было достаточно времени, чтобы как следует рассердиться на несправедливость забросившей его в эту глушь судьбы. К тому же вдобавок к этому чувству Пушкина по мере приближения к дому управляющего Болдином охватывала вновь проснувшаяся в нем робость. Он отлично помнил, что для старосты Михаила Калашникова является, в первую очередь, не будущим хозяином, а человеком, соблазнившим пять лет назад его дочь. Требовать с управляющего отчета по его работе в Болдине и вообще разговаривать с ним о каких-либо делах Александру по-прежнему было неловко. А о том, что ему придется встретиться с Ольгой Калашниковой, бывшей возлюбленной и матерью его умершего в младенчестве ребенка, он и вовсе боялся думать. Однако нервничал Пушкин недолго. Как это всегда бывало в тех случаях, когда он чего-то боялся, поэт начал злиться на себя и на предмет своего страха и вскоре опять довел себя до крайней степени возмущения. К дому Калашникова он подъехал в самом подходящем для разговора с ним расположении духа — готовым сурово требовать отчета за каждую упущенную копейку. С громким стуком распахнулась дверь, хлопнуло от сквозняка приоткрытое окно, покатились по полу пушистые клубки пыли — и хозяин имения ворвался в переднюю, стараясь еще и топать как можно громче, чтобы посильнее напугать нерадивого служащего.
Эффект от его появления получился впечатляющим. Кто-то испуганно ахнул, сразу же после этого два женских голоса