— Памятник? — Анну Петровну вновь охватило любопытство. — И кому же? Кому-нибудь из государей, раз там такое столпотворение?
— Наверное, — пожала плечами девушка. — Хотите — сбегаю узнаю, кому?
— Будь так добра, Глаша, узнай, — попросила ее старушка. Она сама не понимала, почему ей так важно быть в курсе того, что творилось на улице. Но необходимость этого чувствовалась так сильно, что, если бы рядом не было горничной, Анна Петровна готова была снова встать с кровати и даже выбраться на улицу — лишь бы найти ответ на так взволновавший ее вопрос.
К счастью, ей не пришлось этого делать. Служанка хоть и не выглядела особо интересующейся событиями за пределами дома, обрадовалась, что тяжелобольная барыня проявила столь живые чувства, и поспешила выполнить ее просьбу.
— Сейчас сбегаю! — ответила она. — Только вы смотрите — не вставайте больше, лежите! Дождитесь меня.
— Дождусь, куда ж я денусь? — слабо улыбнулась хозяйка.
Девушка вышла, и Анна Петровна снова осталась одна в спальне. Время тянулось медленно, сиделка все не возвращалась, но пожилая женщина, несмотря на свое любопытство, не слишком скучала в ожидании вестей. «Путешествие» до окна и обратно сильно утомило ее, но усталость была приятной. Старушка закрыла глаза и почувствовала, что начинает проваливаться в дремоту. Давно уже ей не удавалось заснуть так легко, обычно по ночам ее мучила бессонница и засыпала Анна Петровна только под утро. «Если усну сейчас, это хорошо, отдохну как следует…» — подумала она с радостью, но тут до ее слуха вновь донеслись крики с улицы, и она вырвалась из наползающего на нее сна в реальность. Нет, пока спать все-таки нельзя! Нужно дождаться Глашу и узнать от нее все новости, узнать, кому могут ставить памятник в центре Москвы с таким шумом. А поспать она и потом сможет, усталость никуда не денется…
Долго ждать Анне Петровне не пришлось. Дверь медленно и почти неслышно приоткрылась, и в спальню осторожно заглянула горничная.
— Не спите, барыня? — с трудом разобрала старуха ее шепот.
— Не сплю, — прошамкала она, — говори громче! Узнала что-нибудь?
— Узнала, барыня! — Девушка подошла к кровати Анны Петровны и еще раз поправила ей одеяло. — Это какому-то поэту памятник ставят. Пушкину Александру Сергеевичу!
— В самом деле?! Пушкину?! — Дряхлая барыня вздрогнула и попыталась приподняться на своих огромных мягких подушках. Сделать это ей не удалось — силы совсем оставили восьмидесятилетнюю женщину, но глаза ее засверкали таким же живым и радостным огнем, как когда-то в молодости.
— Ну да, мне так сказали… — растерянно пробормотала Глаша. — А вы лежите, не вскакивайте, куда?! Хотите — я еще что-нибудь про него спрошу?
— Не надо… — Морщинистое лицо Анны Петровны озарила улыбка. — Я о нем знаю больше, чем все эти зеваки на улице, вместе взятые… Значит, памятник ему в Москве будет?
— Да-с, Анна Петровна, будет. Его как раз сейчас мимо вашего дома провезли! — сообщила служанка.
— Давно пора… — все с той же улыбкой отозвалась старушка, и из ее глубоко запавших глаз выкатились две большие слезы. Она хотела сказать что-то еще, но силы оставили ее окончательно, и она прикрыла веки, уже неспособная бороться с накатывающим на нее сном. Горничная хотела спросить Анну Петровну о неизвестном ей поэте, которого, как она поняла, старушка когда-то знала лично, но увидела, что та засыпает, и на цыпочках отступила к двери. С хозяйкой и раньше бывало так, что она засыпала на середине фразы, а потом возвращалась к прерванному разговору.
Скрипнула дверь, затихли в отдалении Глашины шаги. Стих и шум на улице — до Анны Петровны долетали только слабые его отголоски. Памятник человеку, которого она много лет назад, невообразимо давно, любила, провезли мимо ее дома и, может быть, даже уже установили на какой-нибудь из площадей. Интересно, как он выглядит, похож ли на того Александра Пушкина, которого она знала?..
Издалека снова донеслись какие-то звуки — не то смех, не то молодые голоса… Анна Петровна Маркова-Виноградская, больше шестидесяти лет назад носившая фамилию Керн, уже не осознавала, слышит ли их наяву, или это ей снится то время, когда Пушкин был жив и они вместе шли по широким тенистым аллеям Михайловского. Вскоре она уже крепко спала, продолжая при этом улыбаться — веселой и словно бы немного хитрой улыбкой.
А по улице мимо ее дома по-прежнему проезжали богатые экипажи и шли пешком люди в простой одежде. Несмотря на пасмурную погоду и низко висящее серое небо, готовое в любой момент пролиться на москвичей дождем, спешащих по Тверской людей было очень много. Все они торопились, все знали, что могут опоздать, а может быть, уже опоздали на торжественное открытие памятника человеку, произведения которого читал каждый из них. Все надеялись, что все-таки успеют увидеть церемонию открытия.
Между тем чуть дальше, на Страстной площади, уже заканчивалась подготовка к открытию огромного бронзового памятника, вокруг которого колыхалась нетерпеливо шепчущаяся толпа. Там были те горожане, кто следил за установкой гранитного пьедестала и самой статуи с осени прошлого года, и те, кто лишь теперь впервые услышал о памятнике, и те, кто вообще оказался возле площади случайно. Все они ждали одного — начала торжественной церемонии, и до этого момента оставались считанные минуты. Но пока еще скульптура была скрыта огромным, сероватым от городской пыли куском полотна, из-под которого виднелся лишь гранитный постамент. Свободно свисающая и слегка колышущаяся на ветру ткань скрывала статую от любопытных взглядов, но москвичи все равно не отрываясь смотрели на ее широкие складки, пытаясь угадать, что именно они прячут, как выглядит под ними памятник великому поэту.
С разных сторон к площади почти одновременно подъехали четыре кареты, остановившиеся всего в нескольких шагах от постамента и заставившие горожан расступиться, пропуская их. Из распахнувшихся дверей первой степенно вышла солидная дама в шляпе с густой вуалью, скрывающей ее лицо. К ней легко подбежала улыбающаяся черноволосая пассажирка второго экипажа, на первый взгляд еще очень молодая, хотя более внимательный наблюдатель понял бы, что на самом деле ей уже не меньше сорока.
Дама в шляпе приподняла вуаль, и они, взявшись за руки, радостно расцеловались. Тем временем из двух оставшихся карет вышли двое празднично одетых мужчин, которые подошли к дамам и тоже очень тепло поздоровались с ними. Следом за этими четырьмя людьми на площадь вышли еще несколько человек — мужчины и женщины, постарше и помоложе. Они тоже поприветствовали друг друга и остановились рядом с вставшей в круг и начавшей