Занять позицию под целью приходилось наугад, но Стэнли справился и оказался точно под «Иглом». Затем он заработал помпами, чтобы подняться и прижаться к вражескому корпусу. Он поднимался, пока не раздался глухой удар. Стэнли прекратил качать и нащупал кривошип, вращавший стальной бурав на куполе, — тот самый, что должен был сейчас вгрызться в обшивку корабля. Все, что ему оставалось, — это закрепить бурав, отсоединить его изнутри корпуса и отцепить заряд взрывчатки. Оба были соединены тросом, и отсоединение заряда запускало часовой механизм. После этого он мог отойти и оставить порох, чтобы тот отправил этих гребаных британцев ко всем чертям!
Он повернул рукоятку, но бурав не входил. Стэнли тянул его вниз, потом резко толкал вверх, пытаясь вогнать острие в дерево. Но раз за разом терпел неудачу. Он так устал, что сил уже не хватало, и в своей неуклюжести со всей силы наступил на клапан, открывавший балластную цистерну. Клапан заклинило, и «Черепаха» начала жуткое погружение. Стэнли дергал за рычаг — клапан не поддавался. Он дернул снова — стрелка уже ушла за последнюю отметку глубиномера. Корпус начал стонать. Он потянул еще раз. Деревянные шпангоуты издали ужасающий треск, и — щелк! — клапан поддался. Стэнли яростно заработал помпами, опорожнил цистерну, и «Черепаха» взмыла вверх, вверх, вверх!
Бум! «Черепаха» врезалась в корпус «Игла», сбросив оглушенного Стэнли с его насеста. К тому времени, как он собрался с мыслями, «Черепаха» уже была под огнем: по ее корпусу что-то гулко стучало. Британские «смоляные куртки», помня о жутких слухах и услышав сильный удар, перегнулись через борт, увидели барахтавшуюся рядом «Черепаху» и забросали ее ядрами, обстреляли из мушкетов и швыряли все, что под руку попадется.
Стэнли изо всех сил крутил кривошипы и педали, чтобы уйти. Вокруг летели брызги, дождем сыпались пушечные ядра. Судно двигалось натужно, со скоростью пешехода, но этого хватило: в темноте низкая и маленькая «Черепаха» быстро скрылась из виду, и команде «Игла» стало не во что целиться.
Когда обстрел прекратился, Стэнли провернул вентилятор, наполнил легкие соленым бризом и понял, что на новую атаку не решится. Он начал долгий путь на север, в безопасное место. Но сперва остановился и оглянулся на огромный военный корабль, теперь весь залитый огнями. Он проклинал британцев и даже не заметил, что заряд взрывчатки… с тикающим часовым механизмом… исчез: его срезало при столкновении. Убитый горем, он повернул домой.
Близился рассвет, и Стэнли, измученный, дрожащий и мокрый от пота, наконец встретил поджидавшие его вельботы. Едва его втащили на борт, как со стороны британской якорной стоянки полыхнула вспышка, а за ней последовал тяжелый грохот взрыва. Американцы разразились радостными криками и хлопали Стэнли по спине. Он пытался объяснить свою неудачу, но его не слушали, да это и не имело значения. Не имело, потому что в тот миг флот короля Георга больше не представлял угрозы для американцев. Ибо не король Георг теперь правил британским флотом. Ни он, ни его морские офицеры.
Всякая дисциплина на флоте рухнула, потому что те самые британские «смоляные куртки», что готовы были сразиться с любым врагом на воде, оказались сломлены тварью, что явилась незримо, под покровом ночи, явилась из жутких глубин, чтобы вырвать днище у корабля и утопить их всех до единого, не оставив даже шанса на бой. А моряки и без того были глубоко суеверны и слишком охотно отождествляли мрачную подводную бездну с мрачной бездной оккультного. Так что теперь флотом правил не король, а паника.
Особенно на «Игле», когда рядом прогремел оглушительный взрыв. Вся команда, вопя от ужаса, бросилась одновременно отдавать канаты, ставить паруса и спускать шлюпки. То же самое творилось и на соседних кораблях: они неуклюже сталкивались друг с другом, снося рангоут и бушприты под какофонию треска ломающегося дерева и рвущихся снастей. К полудню следующего дня весь флот уже выходил в море, и лорд Хау восстановил командование лишь сутки спустя. К тому времени потрясение, испытанное британским флотом, пошатнуло и уверенность их сухопутной армии, позволив Вашингтону отвести свои войска, пересечь Гудзон и Делавэр и основать великую нацию.
*
Тем временем Дэвид Бушнелл, отчаявшись от того, что он счел провалом «Черепахи», полностью забросил подводную навигацию. Он забыл о ней. Но не Фрэнсис Стэнли. И не адмирал Хау. Один был вдохновлен, а другой — исполнен отвращения до глубины души.
1
Главное, что нужно помнить о Ямайке тех времен: из трехсот тысяч ее жителей девять из десяти были рабами. В прошлом здесь не раз случались восстания рабов, все как одно свирепые, и неописуемые жестокости творились с обеих сторон. Когда же я впервые туда попал, на острове было не более трех тысяч британских солдат и ополченцев, по большей части больных или изнуренных жарой, и им предстояло держать в узде сто тысяч крепких чернокожих мужчин, каждый из которых был полностью приспособлен к здешнему климату.
По крайней мере, так обстояли дела в понедельник 29 сентября 1794 года, когда я впервые увидел остров с марса бизань-мачты «Леди Джейн», вышедшей из дока Шэдуэлл-Бейсин в Уоппинге после восьмидесяти шести дней плавания.
Приближение к Ямайке с моря — дело странное, потому что ветры здесь странные. Днем они дуют ровно на берег, а ночью — ровно с берега. И это к лучшему, иначе ни один парусник никогда бы не добрался до суши, ведь соваться к ямайскому побережью впотьмах не станет никто, кому жизнь дорога.
«Леди Джейн» шла на запад мимо мыса Педро-Пойнт на северо-востоке острова, держа курс на бухту Рио-Бланко-Бей. Вдоль всего побережья тянулись маленькие островки («ки» — так их здесь называют): просто коралловые скалы, торчавшие из воды, поросшие водорослями и облепленные морскими птицами, — вполне достаточно, чтобы разбить корабль. Но капитан судна, Клауд, знал побережье и знал свой корабль — трехмачтовое судно в триста пятьдесят тонн. Он благополучно подвел его к устью Рио-Бланко-Бей, и мы легли в дрейф.
Затем мы с ним (я был первым помощником) поднялись на грот-марс, чтобы изучить берег в подзорные трубы. Небо было глубокого, чистого синего цвета, а море под нами — таким кристально-прозрачным, что видны были рыбы и черепахи, плававшие над морским дном. Жара стояла невыносимая, и из всей одежды мы могли вытерпеть лишь хлопковую рубаху, коленкоровые панталоны да соломенную шляпу от солнца. Матросы, само собой, ходили босиком, но Клауд носил башмаки, чтобы подчеркнуть свой чин, как, впрочем, и я.
— Вся хитрость, мистер Флетчер, — говорит он, изучая проход, — в том, чтобы войти при ровном ветре, когда под килем вдоволь воды, и провести ее над скалами. Ну и с лоцманом, разумеется!
Поскольку корабль стоял на виду не более чем в миле от бухты, долго ждать нам не пришлось. Вскоре мы увидели, как несколько десятков человек спустили к воде большую лодку с белоснежного пляжа, над которым нависали огромные мангровые деревья с ослепительно-зеленой листвой. Лодка отошла от берега и стала прокладывать себе путь среди больших черных скал, усеянных пеликанами.
За лодкой и белой полосой берега виднелась группа деревянных домов с верандами и широкими крышами, несколько чернокожих, смотревших на корабль, и больше почти ничего. Клауд указал на белого человека среди них. А позади, за ними, перистая зеленая громада острова вздымалась к фиолетовым горам; кое-где поднимались струйки пара — солнце вытягивало влагу из жарких, сырых джунглей.
Лодка шла по волнам; шесть гребцов налегали на весла как волы, а на кормовом сиденье у румпеля сидел еще один человек. Все они были черными. Я с щелчком сложил трубу и повернулся к Клауду.
— Капитан, — говорю я, — мы здесь дела уладим или придется вглубь острова податься?
Он ухмыльнулся и постучал пальцем по крылу носа. Он был куда старше меня, нрава довольно приятного, и — что сознавал в полной мере — валлиец. Воображал себя таинственной личностью, этаким мрачным кельтом.