Я чувствую, что на нас смотрят.
Скользят взглядами по лицу Спартака и по лицу Тимура.
Сходство очевидное!
И, кажется, это заметили…
Вот черт!
Об этом я и не подумала!
***
Спартак показывает домик. Одноэтажный, в нем несколько комнат. Небольшая, но очень уютная кухонька, в которой есть все необходимое, две спальни, гостиная, санузел.
Уютно, светло, опрятно. Легко дышится.
Тимур оказался покорен комнатой, в которой стоит большой короб для игрушек. Он сразу начинает их перебирать, а я не могу отделаться от ощущения, что меня уже обсуждают!
Потому что уши горят.…
— В чем дело? — замечает мое взвинченное состояние Спартак.
К его чести, в настоящем Спартак гораздо более внимательный и заботливый, чем в прошлом.
Он подмечает все!
От его внимания не ускользает ни одна мелочь.
Ни од-на!
— Ты нервничаешь.
— Да. Видел, как на нас смотрят? Косятся.… Все замечают…. — шепчу обреченно. — Сходство между тобой и Тимуром.
— Да, — отвечает ровно. — И что?
— И то! — всплескиваю руками. — Слухи пойдут…
— Какие, например? — усмехается. — Что я — отец Тимура? Коварные слухи!
— Ах ты.… Именно этого ты и добивался?! Приволок нас открыто! Чтобы все трындели, и Тимур ненароком услышал?! Какой ты подлый.
— Бля… Мне, что, перекроить свое лицо? — разозлился Спартак. — Куда мне деваться, скажи? Я горжусь тем, что у меня есть сын, пусть даже ты не согласна признать мое отцовство. Но я не стесняюсь этого! Не скрываюсь от прошлого… Больше нет. Да, я наломал дров, наделал ошибок и расплачиваюсь за них… Но прятать голову в песок я не стану! — говорит громким, хриплым шепотом.
Потом смотрит на меня с отчаянием.
— Никакого, млять, злобного умысла! Никакого… Коварного замысла. Кроме одного!
Спартак замирает рядом.
Я оторопела от его напора и экспрессии в словах.
Давно не видела его таким взбудораженным, взвинченным.
Он застыл совсем рядом, и у меня побежали мурашки от его близости, запаха и того особого влияния, которое он на меня всегда оказывал.
Его харизма и мощная мужская энергетика…
Запах.
Взгляды.
Подрагивающие губы.
Такие красивые, что хочется их коснуться, провести пальцем по контуру и попробовать — так ли он вкусно целуется, как я помню?
Прогоняю морок из головы усилием воли.
Я буду держаться.
Изо всех сил.
— Так что же ты задумал?
— План максимум тебе известен.
— Нет…
Не выдержав, делаю шаг назад.
Спартак наступает, загнав меня к стене.
Все, бежать некуда.…
И никто не придет на помощь!
— Известен.
Пальцы Спартака поддевают мое лицо, невесомо обводят его контур и медленно спускаются на шее.
Гиганстские мурашки, размером с божьих коровок, бегут следом за касаниями мужских пальцев.
Дыхание учащается. Жар бросается в лицо.
Я взволнована и это не скрыть.
Пусть думает, что это от возмущения, а не от предвкушения, которое комом бьется в груди, в горле, в висках, на кончиках пальцев.
— Хочу тебя…
— Ни за что! — выпаливаю.
Спартак сжимает плечо, поглаживая выступающую ключицу большим пальцем.
— В свою…
— Постель?! Чудовище озабоченное!
— Жизнь! — завершает он. — Тебя и сына. В свою холостяцкую жизнь, которую давно пора перевести на новый уровень.
ЧТО?!
Это…. предложение?!
Однако…
Подобного я точно не ожидала, аж зависла…
Даже рот приоткрыла, мама дорогая…
Ноги в коленях подводя.
— А план минимум… — наклоняется. — Поцеловать.
И…. целует.
Глава 27
Спартак
Если это битва, то я в ней продул.
Уложен на обе лопатки!
И кем?!
Этой знойной милашкой, отрастившей и коготки, и зубки, и панцирь, и даже яркий хвост, которым она то и дело бьет меня по лицу, отворачиваясь всякий раз, когда я иду к ней навстречу.
Я и не подозревал, что я обладаю настолько колоссальным, ангельским терпением.
Несколько месяцев в отношении Ренаты и Тимура я передвигаюсь, будто сапер, по миллиметру, не больше.
Стараюсь сдерживать порывы, быть мягким, понимающим, принимающим, терпеливым.
Когда мне говорят, «не сегодня», я лишь отвечаю: «окей».
Если Рената решила, что меня слишком много и не отвечает на звонки, я говорю себе: «ничего страшного, я перезвоню».
Когда она отказывается признать меня отцом, я понимающе сам себя постукиваю по плечу: «ты это заслужил, приятель!»
И да, может быть, я заслужил своим пренебрежением и эгоизмом…
Но неужели мой проступок настолько ужасен?
Я не мудак, не из тех конченных, что вытирают ноги о девушек, не втягивал ее в грязь, не издевался, не измывался.
Все, что я делал, вел себя, как бабник…. Бабник без баб!
На словах только прихвастнул, но я не был ни с кем, кроме Ренаты, и сам себе не позволил увлечься этой девушкой сильно, сам себе крылья подрезал.
Принял решение переключиться на бизнес, чтобы не быть раздавленным, не быть мечущимся без целей и ориентиров.
Если бы я остался, куда бы нас завели эти отношения?
Сомнения….
Сейчас я понимаю, сколько навеянного со стороны было в этих сомнениях, потому что отношения на тот момент мне были не нужны. Я был к ним не готов. Лишенный опоры, мечущийся, не ищущий привязанностей….
Я все это понимаю — о себе.
И понимаю, почему Рената ни слова не сказала о беременности, и за этим пониманием скрывалось открытие, что она — другая, лучше, чем я думал о ней, лучше, чем мне рассказывала подружка ее.
Да и подружка ли она? Эй, я только со стороны, когда откипело немного, смог расценить трезво, что та Машка сама была не прочь прыгнуть ко мне в постель и болтала о Ренате всякое.
Остался крошечный вопрос с засосом, но, если на одну чашу весов положить этот вопрос, а на другую положить то, как я вел себя, о чем говорил, мои чаши ринутся вниз, отягощенные грузом вины.
И….
Признаться, я не хочу.
Ни взвешивать ошибки прошлого, ни копаться в них.
Она была юна и неопытна, я был балбесом,