Сильно и зло ударили в калитку. Ворота выгнулись, словно парус под ветром, треснул засов и левое полотнище рухнуло на землю.
Во двор, как стадо в тупик, ввалилась ревущая бешеная толпа. На пути ее оказался дом и сени с окошком, в которое выглядывал испуганный мальчик.
Перед Петькой мелькали кулаки, раскрывались широкие рты, что-то кричали, топали, свистели, но он, оглушенный, ничего не понимал.
— Это техников парнишка, — различил Петька голос Прони.
— Значит, фатера [37] эта Ивана Петровича? — спросил распоясанный парень, снимая руку с дверной скобы и готовый отойти прочь.
— Его!
— Эй, барчонок, давай нам хохла! Куда дел? Сказывай, а то дом раскатаем! — орал Проня.
— Ну, ты, Лихач, ты в нашу новобранную компанию не вяжись, — сказал парень без пояса. — А здóрово он тебя живоглотом окрестил. Правда ведь? За то ты на него и науськал, — засмеялся парень.
— А Проньку чего не берут? — крикнул гармонист Савка.
— Мы свое завсегда исполним. Придет наш черед… Мы завсегда в трудах и отечеству на пользу первые…
— Первые карманы набивать! — крикнули Проне в ответ.
— Ребята, сказывал я вам, что который убежал и хохлы за сельских людей деньги получили, он и утаил, — заговорил Проня, обернувшись к толпе.
— А вот мы Ивана Петровича спросим, — сказал распоясанный парень.
— Спроси, спроси, — бормотал Проня, бочком отодвигаясь прочь.
Он струхнул перед неожиданным оборотом дела и поторопился убраться.
В задних рядах продолжали кричать:
— Давай хохла!
— Гони Лихача!
Петька набрался смелости и сказал:
— Нет у нас того парня. Он огородами убежал…
— Врешь! Как нет? Сюда заскочил, сами видели!
— Тише! Не слыхать, чего парнишка говорит!
Парни шарили по двору, трясли двери, открыли хлев, заглядывали в окна дома. Кто-то ударил по стеклу.
— Эй, не тронь! — раздался тотчас предостерегающий крик, и на дворе стало как будто тише.
Петька ободрился и заявил:
— Убирайтесь отсюда все, а то отец выйдет и сплошь вас перестреляет. У нас народу много, — говорил Петька, решив: врать так уж врать.
А в кухне, перепуганная и полуживая от страха, Мотя ползала на коленях, тряпкой затирая кровяные пятна на полу. Она вздрагивала и прислушивалась к крикам на улице.
Внезапно стоящие у ворот начали беспокойно оглядываться и отходить прочь.
— Эй, ребята, — кричали они, — сюды народ бежит!
Неожиданная помощь осажденному Петьке пришла от пожилых бородатых односельчан.
Бекешев, сдававший Зулину квартиру, не решаясь в одиночку показаться толпе, побежал без шапки под окна соседей и кричал, что жиганы громят дом. Соседи, уважавшие Петькиного отца «за должность», решили «усовестить» парней, повыскакивали из домов с ружьями, стягами, дрекольем и двинулись к Зулиным.
Бородачи шли плотной стеной, и мобилизованные мирно отступили к «волости». Все отлично понимали, что, угони они свою жертву за село или бей тут же на улице, — никто и пальца не поднимет в защиту, но здесь вышла оказия: ворвались в чужой двор, сломали ворота, а ворота — это хозяйская собственность.
Спасители не интересовались человеком, которого отстояли, и разошлись по домам, оставив Бекешева хлопотать у сломанных ворот. Тот повозился немного, потом ожесточенно плюнул на полотнище и ушел.
Парень не откликался и не вылезал из подполья.
— Петенька, уж не умер ли он там? — заволновалась Мотя. Она зажгла свечу, но лезть в яму боялась.
— Эх ты, трусиха! Там, смотри, еще мыши бегают, — сказал Петька и полез первым, хотя было страшно спускаться по скрипучим ступеням в темное подполье.
Парень сидел скрючившись под лестницей. Только ковш холодной воды привел его в чувство.
Он схватил Петьку за руку и тревожно взглянул ему в глаза.
— Ушли, — сказала Мотя, наклонясь над люком.
— Ну, вылезай! — добавил деланно грубым голосом Петька.
Теперь его уже не страшило лицо, покрытое запекшейся кровью. Он даже помог парню подняться и вылезти наружу.
Раненому Мотя умыла лицо и замотала голову тряпкой. Умытый, он превратился в обыкновенного, низкорослого парня со щербинами от оспы.
— Ну, спасибо, Петька, ты меня спас; кабы я тебя не увидел — не знал бы, куда деться. Ополоумел я тогда, — сказал он.
— Ты с Украины? — спросил Петька.
— Нет, обыкновенный сибирский, — ответил парень.
— За что они тебя? — спросила Мотя.
— А за что, — ответил парень, — известно за зря… Зачали спорить, а о чем, — это плохо помню: выпимши был… Теперь вроде как и не пил… Вот только гад Пронька натравил парней на меня. Известно, его отец Авдеич с дорожным подрядчиком в компании. Людей обсчитывают почем зря, а свое воровство Пронька на меня перекинул. Видно, я сюда потому побежал, что у кого, как не у Ивана Петровича спасения искать. Он подрядчикову руку не держит и многое ихнее воровство открыл. Где рабочих обсчитали, — заставляет платить. А подрядчик жалобится, что приемный техник рабочих на бунт ставит.
— Ты переселенец? — допытывался Петька.
— Никакой я не переселенец, а Рубцов Никешка с Рубцовской заимки. Мы с ермаковских времен старожилы. Не сельский я, вот и убивают. А если бы и переселенец! Так разве убивать надо? Переселенцы еще лучше нашего работают… Налетели, как на собаку чужой стаи… Нового кобеля у меня так же на заимке собаки порвали… Озверел с горя народ!
— Как это порвали собаку? Это которую Оводом зовут?.. — спросил Петька.
— Белко зовется та собака, — начал парень и, морщась, схватился за бок: — Ой! Что это?
Расковыряв дыру в ватном пиджаке, он достал из ваты запутавшуюся там свинцовую пулю.
— Это когда гнались, в меня из револьвера стрелили! — объяснил Рубцов приглянувшейся ему Моте.
Ему оставалось благодарить судьбу за то, что у стрелявшего был только слабый револьвер «бульдожка» [38].
— Отдай мне пулю, — пристал Петька.
— На! Там для нас еще приготовлено, — усмехнулся Рубцов, и Петька получил в руки неоценимое сокровище: настоящую пулю, чуть не убившую человека в первый день войны. Эта пуля по своей исключительной ценности казалась дороже бриллианта.
Так «христолюбивое» воинство сгоняли на войну. С дикими песнями, с драками, руганью шли «решенные» головушки.
Петьке теперь было о чем рассказать. Ребята не особенно верили, что каким-то чудесным лекарством парню прилепили обратно половину головы, срубленную лопатой, но пуля была неоспоримым доказательством, да и сломанный засов Петьке удалось поместить в сарай, и эти «музейные экспонаты» каждый раз помогали ему убедить недоверчивых.
Глава 5. Отец
Петька привык получать от отца то записную книжку, то карандаш, то колокольчик, то кучку красивых камней или другую какую-нибудь мелочь, привезенную с дорожного строительства. Отец будил его утром, заставлял одеться, умыться и, пряча руки за спиной, предлагал угадать,