— Любопытные вещи вы говорите, — покачал головой Дурекс. — Не знал… Спасибо, что просветили. А я уж, каюсь, черт-те что подумал. Даже сатану, и того поминал: уж не по его ли наущению господин писатель за такой сюжетец взялся?
— Ну, думать никогда не вредно, — засмеялся Варенков. — А про Достоевского я вам так скажу, батенька. Не от дьявола его всеведение, как некоторые шепчут, — от Бога! Помяните мое слово, его еще пророком и гением величать станут.
— Ну, это вы хватили, — с сомнением поджал губы собеседник. — А впрочем, чего только в России не бывает? Все бывает. Как полагаете, Николай Дмитриевич, в два дня с делом Данилова управимся?
— А это зависит от того, насколько красноречив будет господин Громницкий.
— Разве он обвинителем назначен?
— Он самый. И сдается мне, Громницкий рассусоливать не станет, а будет сразу из всех калибров палить. На дворе какой год? Тысяча восемьсот шестьдесят седьмой. Какой день? Четырнадцатое февраля. А шестнадцатого у тещи Громницкого именины. Он ее страсть как боится. Говорят, во хмелю как-то даже прибить грозился. Но это пустое. Теща его хоть и с придурью, зато с состоянием. Громницкий на него виды имеет, так что ссоры не ищет. А уж о том, чтобы именины пропустить — теща его их широко отмечает, по-замоскворецки, по-купечески, с утра самого, — о том и речи быть не может. Короче, поспешать будет обвинитель, так что в два дня уложимся, верное слово.
— Тоже сюжет, однако, — усмехнулся Александр Никодимович Дурекс. — Возьмет да и убьет.
Дверь комнаты открылась. Клубы дыма качнулись от сквозняка.
— Господа, — объявил судебный пристав. — Прошу в зал.
Присяжные заседатели зашевелились, поднялись и гуськом вышли в коридор. Помня о достоинстве, они старались не спешить и все же спешили. Их подгоняло нетерпение и любопытство: суть дела им была известна, но подробности обещали быть куда как интереснее.
Убийство и убийца
Полковник Беловзор нуждался. Что не удивительно при такой страсти к карточной игре. Иногда удача ему улыбалась, но чаще он проигрывался в пух и прах. А карточные долги священны! И тогда Беловзор шел к ростовщикам…
Среди московских процентщиков полковник пользовался дурной славой — уж больно буен! Денег не возвращает, а заклад назад требует, да еще стращает, кричит. Многие, раз обжегшись, отказывали Беловзору в услуге — себе дороже выйдет, так что полковнику приходилось постоянно искать новых людей, готовых принять у него фамильные драгоценности в обмен на деньги и клятвенное заверение выкупить заклад точнехонько в срок.
В очередной раз проигравшись, наутро полковник сначала схватился за раскалывающуюся с похмелья голову, а потом за газету. Там, среди знакомых объявлений и знакомых имен процентщиков, он обнаружил одно новое.
— Попался, голубчик! — обрадовался Беловзор.
В тот же день полковник заложил у ростовщика золотой перстень с оговоренным условием, что тот будет выкуплен через месяц — 15 января 1865 года.
— Маловато, — пробурчал он, недовольный тем, что процентщик дал за перстень 600 рублей, тогда как полковник рассчитывал на 800.
— Неволить не буду, — сказал в ответ отставной капитан Попов, только что принявший заклад.
Он потянулся к шкатулке, куда только что убрал перстень, но был остановлен Беловзором:
— Ладно. Договорились.
Небрежно сунув ассигнации в карман и одарив Попова презрительным взглядом, полковник величаво удалился.
Через месяц гонору у него поубавилось. Денег не было, но и перстень терять не хотелось. Так что не оставалось иного, кроме как ехать к Попову и просить об отсрочке.
В Средне-Кисловский переулок, где в доме Шелягина проживал отставной капитан, полковник отправился не один, а с прислуживающим ему мальчиком-сиротой. Поступил он так на случай, если Попова не окажется дома. Вот мальчик ему счастливую весть — день в запасе! — и принесет. А он его в пролетке подождет, нечего ему, полковнику, попусту ноги бить.
К пролетке мальчик подбежал с перекошенным лицом. Губы его тряслись, и выпытать у него, что такого страшного-ужасного он увидел, было решительно невозможно. Пришлось Беловзору, тяжело и недовольно вздохнув, самому идти разбираться.
Дверь квартиры была открыта.
— Ох, ты! — выдохнул полковник, увидев скрюченное женское тело в луже загустевшей крови. И пованивало уже изрядно…
Беловзор прикрыл дверь и отправился на поиски частного пристава.
Час спустя прибывшие на место происшествия полицейские и следственные власти обнаружили в квартире еще один обезображенный труп. По заключению участвовавшего в осмотре врача, раны были нанесены частью тупым, частью режуще-колющим оружием. На трупе служанки Марии Нордман их было 21, на трупе ее хозяина — 24. Так и было отмечено в протоколе.
Согласно требованиям, введенным после недавней судебной реформы, в протокол были занесены и результаты исследования помещения, ставшего ареной двойного убийства.
Кровь была везде: на полу, на стенах, на простынях и подушке в спальне, на ручке двери и перилах лестницы, ведущей на второй этаж, в кабинет. Даже на одном из двух стаканов с остатками пива, даже в полоскательной чашке под краном самовара!
— Неаккуратно «работал», — бодрясь и прикрывая этим бодрячеством свою растерянность, отметил молоденький полицейский, впервые столкнувшийся со столь жестоким преступлением. — Искал что-то.
— Знамо, что, — снисходительно откликнулся стоявший у двери частный пристав, чего только на своем веку не повидавший.
Действительно, учиненный разгром, вывернутые ящики комода и стола, сброшенная на пол одежда, оброненная пятирублевая бумажка ясно свидетельствовали о мотиве преступления: убийцу интересовали деньги, кредитные билеты и драгоценности. Все это должно было быть в квартире ростовщика и ничего этого не было.
Довольно быстро выяснились день и час, когда произошло убийство.
В спальне Нордман на подоконнике стояли два пузырька с лекарством, отпущенные ей 12 января в арбатской аптеке Кронгельма. Отрывной календарь в кабинете Попова также показывал это число. А допрошенный дворник сообщил, что обычно бравшая по ведру в день служанка Попова 13 и 14 января к водовозу не выходила.
Точное время убийства — 6 часов 43 минуты — показывали заведенные, но отчего-то остановившиеся часы в кабинете. Призванные для консультации часовые мастера заявили, что остановиться они, в силу примитивности конструкции, могли от любого толчка.
— Например, при падении тела и последующем сотрясении пространства? — уточнил молоденький полицейский.
— Естественно, — ответили часовщики.
Следствию оставалось ответить на один, но главный вопрос: кто убийца?
Первую подсказку дали конторские книги, в одну из которых убиенный капитан вписывал сдаваемые в залог вещи, в другую — адреса залогодателей. Среди прочих сведений, в том числе о перстне полковника Беловзора, имелись в книгах и записи о том, что от господина Григорьева были приняты: в ноябре — бриллиантовые серьги; 17