— В лесочек едем, товарищ майор?
— В поселок Бурепроломный.
— Это вроде бы область…
— Теперь черта города.
Его привлекла обогнавшая нас машина. Видимо, спешила туда же, куда и мы. Майор прокомментировал:
— ФСБ.
Я чуть было не спросил, не мчимся ли мы ловить шпионов? Майор мое невысказанное недоумение рассеял:
— Теракт.
Нет, не рассеял. Бывал я в Бурепроломном, поселке деревенского типа. Нет ни клуба, ни закусочной, ни почты — лишь магазинчик с водкой да консервами. На кого там покушаться? На старух? Небось, с топором или с вилами. Но на вилы ФСБ не выезжает.
— Товарищ майор, с применением огнестрельного оружия?
— Бомба.
Моя фантазия заиграла. Коли бомба да ФСБ, значит, воронка. Скорее всего, на месте сельмага. Меня майор и прихватил, чтобы я лез в эту воронку. Но мы уже приехали: тридцать километров от города…
Реденькая толпа из пожилых сельчан. Приехало пять машин. МВД, ФСБ, МЧС… И даже овчарка. Я поискал взглядом воронку — вместо нее стоял аккуратненький голубенький домик. Правда, с выбитыми стеклами. Я хотел войти, но в доме работал криминалист. И в окно были видны закопченные обои и сорванные занавески…
Я подошел к группке чинов, среди которых стоял следователь прокуратуры Рябинин. Все смотрели на парня, как я догадался, специалиста по взрывам. Он вертел в руках кусок искореженной жести.
— Маломощная самоделка.
— Где только взрывчатку берут? — заметил следователь.
— Копают тротил на месте боев, — предположил майор.
— Он разве годен?
— От времени практически не портится.
Взрывотехник понюхал железку.
— Здесь не тротил. Банку из-под кофе набили магнием, порохом, марганцовкой, крепко замотали скотчем, подожгли и швырнули в форточку. Больше шума.
— Кто тут живет? — спросил кто-то.
— Девчонка без родителей, — ответил, видимо, участковый и кивнул в сторону цветника.
В нем, на каких-то березовых пнях, безучастно сидела девушка. Лица я не разглядел: длинные свободные волосы цвета луковой шелухи да куртка, наброшенная на плечи.
— А что думает прокуратура? — спросил эфэсбэшник.
— Как изменилась жизнь, — вздохнул Рябинин.
— В каком смысле?
— Если двое поссорились, что раньше делали? Ругались, оскорбляли, в конце концов, дрались… А теперь? Бросают в окно бомбу.
И следователь пошел в дом составлять протокол осмотра места взрыва. С девушкой беседовали все по очереди, расспрашивали соседей, собирали осколки и щепки, звонили по мобильникам, куда-то ездили и возвращались… Обычная суета на происшествии. Только я слонялся без дела. Но суета вдруг начала затихать, как удаляющийся грохот порожних вагонов. Словно у всех пропал к взрыву интерес.
— Палладьев, теракта нет, поэтому ФСБ это дело не интересует, — сказал майор.
— Похоже, — неуверенно согласился я.
— Покушение на убийство не просматривается, поэтому прокуратуру дело тоже не интересует.
— Кого же оно заинтересует?
— Нас, поскольку смахивает на хулиганство. Так что начинай работать, лейтенант.
— С осмотра?
— Протокол осмотра и заключение взрывотехника следователь пришлет. А ты ищи.
— Кого? — удивился я, потому что был сыщиком и приехал искать.
— Того, кто бросил самоделку.
— Начну с опроса жителей…
— Начни с девицы, лейтенант.
5
Я возликовал. Самостоятельная оперативная задача. Работа для сыщика. Состав преступления мелкий — хулиганка, бомба несерьезная — а все смахивает на террористический акт. Шумное преступление, поскольку модное. Я уже начинал понимать, что общество живет по одному главному закону — закону моды. От формы шляпок до характера преступлений. Рябинин верно сказал…
Не здесь же опрашивать девицу, не на березовых же пнях? Мне бы хотелось осмотреть дом, походить по поселку, поговорить с народом… Майор прав — начинать надо с потерпевшей. Тем более, он возвращался в РУВД и прихватил нас с девицей…
Моего сокабинетника, лейтенанта Фомина, не было. Никто не помешает. Девица села к столу и вздохнула шумно — переживала. Я спросил:
— Паспорт с собой?
Она протянула его со вторым шумным вздохом. Белокоровина Любовь Ефимовна.
— Белокровина? — поправил я фамилию.
— Нет, Белокоровина: не от крови, а от коровы.
Так, поселок Бурепроломный, бывшего Кислотского района. Восемнадцать лет. В браке не состоит. Больше из паспорта ничего не выжмешь.
— Живешь с родственниками?
— Одна, мать в прошлом году померла.
— Как же ты одна-то?
— Взрослая уже.
Не только взрослая, но и довольно-таки крупная. Плечи с хорошим разворотом, да и грудь, вроде бы, тоже хотела развернуться из-под спортивной куртки. Тепловато она оделась для августа.
— Учишься?
— Школу давно кончила.
— Работаешь?
— Не постоянно.
— Как понимать?
— Где что подвернется.
— Ну и что подворачивается?
— В Бурепроломном новые русские коттеджи строят. Вот у них.
— А какая у них работа?
— Права качать да языком чесать.
— Переведи.
Она тряхнула головой, вернее, прической, а еще точнее — волосьями, густыми и неровно подрезанными. Белесыми, сильно выгоревшими со светло-оранжевыми прядками. Луковой шелухой подкрасила, топориком космы подравняла?
— Меня к шестилетней девочке в няньки взяли. Еда, деньги и весь прочий комфорт. Но одно условие: с девочкой не разговаривать.
— Почему?
— Они готовят ее в Америку, учится в английской школе.
— Ну и что?
— А я могу запудрить девочке мозги поселковой дурью. Так и сидим днями: девочка играет, я журналы листаю. В гробовой тишине. Ну, я и уволилась.
— Из-за этого?
— Знаешь, что у них стоит на собачьей будке?
— Миска с костями?
— Телефонный аппарат, плюс мобильник в кармане. Прежний сад вырубили и на его месте растят джунгли с диковинными птицами и толстыми змеями.
Она разнервничалась сильнее, чем от брошенной бомбы. Мне показалось, что цвет ее глаз зависит от настроения: от голубых до синих. Только они и не выгорели. Загар да отсутствие косметики делали ее скуластое лицо простоватым. Впрочем, косметика была на ярко-пунцовых губах, словно они запеклись.
Пора было переходить от изучения личности к взрыву. Я сочинял точный и острый вопрос, пока не вспомнил, что передо мной не подозреваемая, а потерпевшая.
— Люба, расскажи, как все произошло.
— Да никак. Я собралась в магазин. Ну, только вышла за калитку, а сзади как шарахнет… Оглянулась: стекла на кухне выбиты и дым жиденький струится. От страха я и не подошла.
— Возле дома кого-нибудь видела?
— Нет. Если только в малиннике сидел…
— Кого подозреваешь?
— Никого.
— А новый русский, у которого работала?
— Зачем ему? Мы расстались мирно.
Я тупо смотрел в чистый лист бумаги, заготовленный для опроса. Лишь наверху вписаны ее установочные данные. Я не знал, о чем спрашивать. Видимо, мне показалось, что в ее темно-голубом и светло-синем взгляде мелькнула веселость: опер заткнулся, как глухонемой. Это мелькнувшее меня взбодрило.
— Кому-то ты дорогу перешла, Люба.
— Нет, меня в поселке любят.
— За что же?
— Без родителей, тихая, людям помогаю…