Выйти из машины все-таки пришлось — размять ноги. Ноги-то размял… Но что за странная операция, в которой я участвовал?
Я вновь сел в пикап, вырулил на трассу и поехал не спеша, размышляя.
Чему удивляюсь? Мы привыкли к магазинным кражам, квартирным да карманным. Здесь же контрабанда. Граница. Видимо, майор придумал хитрый крючок. Например, что-нибудь с фиктивным товаром. Андреич же рассказывал про пропитанные тампаксы…
Через сорок минут я въехал в поселок, обогнул кафе и поставил машину туда, где взял. Оставалось доложить о выполнении задания…
Что-то меня насторожило. Тишина? Так ведь полночь… Темнота? Вот: в кафе не горело ни одного светильника. Ни фонарь на крыльце, ни окна зала, ни спальни… Я взбежал по ступенькам…
На двери, тесанной из плахи, висел тяжеленный металлический замок, соответственно выкованный из куска руды.
Минуты мне хватило понять. Эмма больше разведчица, чем оперативник. Выполнив задание, разведчик уходит. Это мы, оперативная мелочь, толчемся на одном месте. Завтра у майора спрошу.
Я спустился с крыльца и отправился ночевать к участковому.
42
Стало еще темней. Я глянул вниз, на трассу — Митькина печка не горела. Рано он закрылся, или участковый его прикрыл за антисанитарные условия — давно грозил. Обычно к полуночи съезжались разбитные парни с недоодетыми девицами, загружали свои «тачки» бутылками, шашлыками и отбывали в ближайший лесок. Четырехэлементное счастье: природа, алкоголь, шашлык и секс.
К дому участкового шел я с оглядкой. Как-никак — живец. За мной охотились. Но Андреича не было. Я спросил жену:
— Где же он?
— Куда-то помчался на своем мотоцикле.
— Ночью-то?
— Ему не впервой. Садитесь, скоро вернется.
Я все сильнее привыкал к их полудеревенскому дому. Самодельные разноцветно-комковатые половики. Вышитая картина на стене: не то волк, не то овца. От печки идет тепло, уже приятное осенью. Запах особый: дерева, сухих трав и вареной картошки. Не уснуть бы: голова как под давлением.
— Анна Павловна, он не в город?
— Нет, в противоположную сторону.
— Торопился?
— Даже «люльку» отцепил.
Через полчаса я задумался настороженно: уехал ночью в лес? Зря не поедет. Отделался от громоздкого прицепа. Значит, ему нужна была скорость. За кем-то погнался? За лихачом, которых на загородных дорогах множество.
— Анна Павловна, а он поехал по трассе?
— Да нет, по проселочной, на выселок.
— По которой коров гоняют?
— Она глаже шоссейки.
— Николай Андреевич за кем-то погнался?
— Не различить. Что-то прошмыгнуло…
И радиотелефон не взял — на стене висел. Хозяйка поставила передо мной кувшин с молоком. Но ни пить, ни есть не хотелось. Я сел к окну, чтобы видеть ту дорогу, по которой умчался Андреич. И в десятый раз вминал в себя здравую мысль, что у сельского участкового сотня причин, по которым нужно пускаться в погоню. Например, взбесившаяся корова.
— Анна Павловна, она того… сильно взбесилась?
— Кто?
— Корова.
— Какая корова?
— Которая пробежала…
— Про корову я не говорила. Что-то прошмыгнуло. Но крупное, скорее всего, легковая машина.
Это меняло дело. Не знал, но меняло. Прежде всего, автомобиль имеет и индивидуальные признаки. Коли он поселковый, то задача упрощалась до арифметической.
— Анна Павловна, опишите машину.
— Я же сказала, легковушка.
— А какой марки?
— Неужели я разбираюсь?
— Форма, цвет, новая, старая…
— Так ведь темно. Лишь стеклами блеснуло.
Больше часа прошло. Я глянул на хозяйку: она, как мне показалась, бродила по дому без цели и смысла. Носила какую-то тряпицу…
Крупные черты лица, но правильные; кожа гладкая и не по-женски тугая. На нее бы снадобья, которые рекламируют нарядно-слепящие журналы. Разные балансирующие тональные кремы, гель гидрофреш да какое-то масло жожоба…
Минул второй час. Теперь и я ходил по дому: только вместо тряпицы вертел в руках радиотелефон. А куда звонить? В милицию. То есть самому себе.
Сколько еще прошло? Я заметил, что жена участкового в пятый раз переливает молоко из кувшина в кувшин. Интересно, она местная? Давно ли замужем? Всю жизнь прожила с участковым, вот так в тяжкие минуты переливая молоко из горшка в горшок?
Протарахтел мотоцикл, но мимо. Деревья и дома начали как бы терять силуэты. Длиннющий стебель наперстянки дотянулся до окна и стукнул в стекло почти беззвучно, просясь переночевать. Женщина всхлипнула. Я включил свет.
— Анна Павловна, вы что?
— Сон ночью плохой видела…
— Глупости!
— Огромная черная цифра 42.
— И что плохого в этой цифре?
— Номер областной больницы. Хочу войти, а меня сестра не пускает. Мол, все, опоздала, голубушка.
Я схватил аппарат, чтобы позвонить в эту больницу, выяснить насчет цифры 42 и успокоить жену… Но телефон взыграл сам. Я не удержался от торопливой улыбки:
— Анна Павловна, вот Андреич сам звонит.
Трубка раздраженно спросила голосом майора:
— Палладьев, ты где?
— В квартире участкового.
— Сейчас за тобой заедет Рябинин.
— Ну вот, — сообщил я жене. — Значит, нашелся.
Я только не сказал, что следователь прокуратуры выезжает, как правило, на трупы.
43
Три машины. Кортеж. Сперва выскочил на трассу, но километров через десять свернул на проселочную. Следователь Рябинин, сидевший впереди меня, обронил фразу, смысл которой я понял значительно позже:
— Дорожка-то, хоть танцуй.
— Укатали, — подтвердил опер из ГУВД.
Опер из ГУВД — зачем? И опер из РУВД, да я еще. Эксперт-криминалист, судмедэксперт… Зачем? А зачем следователь прокуратуры?
Догадку я заталкивал… Куда их заталкивают, когда хотят избавиться? Догадка о том, куда и зачем мы едем. Но ведь была догадка тайная, которой я боялся, как приговора трибунала…
Еще через километров пятнадцать-двадцать на обочине мигнул партизанский фонарик. Наш караван остановился. Мы вышли из машин. И тут же яркие фары да еще подключенный прожектор залили все таким режущим светом, что лес показался черным.
Я осматривался и ничего пока не видел… В траве за обочиной… Из травы за обочиной вскинуто торчали два колеса. Мне даже показалось, что они выжидательно и медленно вращаются, словно просят подойти. На чем же опрокинутый мотоцикл стоит: на руле, баке, седле?
— А где Андреич?
Все приехавшие отошли назад, словно мотоцикл приехал сюда один. Я обернулся.
Там, где все стояли, травка была выкошена. И на ней, на выкошенной, распласталась чья-то фигура. Не знаю, чья. Чья-то. В милицейских ботинках.
Надо подойти… Подумают, что боюсь трупов… Но ноги не шли, цепляясь за траву, как за колючую проволоку. Плохо скошена. Или уже отросла?
Я сделал три шага, оставалось еще два. Сделал их, последние…
Остроносое лицо спокойно и чисто: ни грязи, ни крови.