Вспоротая рана пересекла шею почти от уха до уха… Я отошел к сосне. Горели фонари, разговаривали люди, работали эксперты… Мотоцикл грузили в фургон… Привезли овчарку… Прикатили два автобуса с курсантами для прочесывания леса…
Я стоял под сосной. Черная августовская ночь легла мне на плечи и сдавила горло. Темнота нематериальна, невесома, ничто… А сдавила мне все сосуды и какой-то главный, от которого зависит дыхание. Воздуха мало. Его вообще нет — темнота вместо него… Рядом блеснули очки следователя Рябинина.
— Тут слезами не поможешь.
— Я не плачу, — вырвалось у меня не словами, а каким-то бульканьем.
— Поймаем.
— Участковому отрезали голову?
— Нет. Вот смотри…
Рябинин показал на сосну, на которой на низкой высоте болтался обрывок тонкой стальной проволоки. Затем перевел меня через дорогу к другой сосне, на которой тоже висел кусок такой же проволоки, только подлиннее.
— И что? — не понял я.
— Преступник натянул ее на примерной высоте головы мотоциклиста. А Николай Андреич, видимо, за кем-то гнался. Шел на предельной скорости. Вот и полоснуло. В криминальной практике способ известный.
В криминальной практике… Да весь уголовный кодекс составлен глупо. Сотни статей, множество разделов… Залез в карман — преступник, убил человека — тоже преступник. Да разве это сравнимо? В уголовном кодексе должно быть два раздела: карать за смерть человека и ответственность за все остальное. За убийство — смерть, за другие преступления — сроки.
Я ничего не делал на месте происшествия, и меня никто ни о чем не просил. Видел же я трупы, работал, помогал их носить… Но есть разница между трупом вообще и телом участкового Андреича.
Он лежал на спине, неестественно закинув голову, которой, в сущности, не на чем было держаться. А дома ждала Анна Павловна… Молоко, теплая картошка… Участковый, проработавший всю жизнь на сельском участке — среди лесов, болот, изб и подвыпивших мужиков. И заработавший лишь на теплую картошку…
— В суде все это стушуется, — заметил Рябинин, писавший протокол осмотра. — И станет выглядеть заурядной банальщиной.
— Как это… банальщиной?
— Фотографию трупа, подшитую в дело, никто толком не увидит. Адвокат выдвинет версию о несчастном случае. Свидетелей нет. Девочка-прокурор что-нибудь пробормочет о борьбе с преступностью. Журналист напишет гневную статью о пьянстве за рулем. И получит убийца лет десять. Если мы его изловим.
Лет десять? И останется жить? Существо, преступившее все законы и, главное, биологический — убил себе подобного.
— Да я лично его застрелю!
— Сперва поймай.
А как сообщить Анне Павловне? Кто это сделает? Только не я. Севка Фомин тронул меня за плечо, как бы успокаивая:
— Труп постороннего и труп знакомого — это разные трупы.
Убийство сотрудника милиции всколыхнуло Управление. Оперативники все прибывали. Начальства понаехало много и разного. Мне казалось, что ночной лес неестественно ожил. Лишь я один стоял, прислонившись к сосне.
— Тебе досталось, — сказал подошедший майор, имея в виду удар по голове. — Завтра работы будет еще больше. Иди домой и отдохни ровно до двенадцати ноль-ноль.
44
Я вернулся в свою пустую квартиру. Мне ничего не было нужно, кроме тахты. На нее и рухнул. Не проспать бы, будильник бы завести…
Очнусь, потому что лежал я во мху, светло-зеленом, упругом…
Я спал. Но как бы не весь — сознание спало. А подсознание? Металось, борясь с сознанием, пробуя из него что-то вытеснить. Какую-то мысль, поступок, разговор?.. На светло-зеленом, светло-изумрудном мху пятно черноты необычной плотности. Ну да, его хочет вытеснить подсознание. А почему? Мох светло-зелен и мягок, да вот черное пятно… Видимо, я застонал…
Не пятно это, а совесть моя!
И подсознание исчезло, словно испугалось, что его опознали. Хорошо, Зачем люди спят в постелях? Надо на светло-зеленом мху, ровненьком, мягком, без кочек. Хорошо до блаженства. Но оно…
Черное пятно опять легло на блаженный мох. Еще чернее, какое-то сквозное, уходящее в земные недосягаемые глубины. Это моя совесть? Но почему…
Видимо, лежал я под сосной, на которой начали потрескивать сучья. Кто их ломает? Моя совесть?..
Я открыл глаза. Всего девять часов. Что же мне снилось? Черное пятно. Я вспомнил читанное в журнале: сновидения помогают мозгу избавиться от ненужной информации.
Мое подсознание стремилось избавиться от черного пятна. Видимо, хотело забыть гибель участкового. Но ведь по сну черное пятно — это моя совесть. Заглушить совесть? Мне много от чего надо бы избавиться, но от совести?.. Мало пожил, мало что натворил…
Я закрыл глаза и открыл. Треск, теперь не сучьев. Запах костра? Круглый мир. Кольца сигаретного дыма, круглые глаза, округлые ее плечи… Лукерья стояла надо мной, как светло-каменная статуя, закурившая.
— Игорь, что случилось? — спросила Лола.
— Андреича, участкового, убили…
— Ты переживаешь?
— Убили зверски…
— Мало ли милиционеров гибнет на своем посту? — удивилась она моему состоянию и добавила: — Вот Эмма куда-то пропала.
— Андреич, мужик…
— Если будешь переживать из-за каждого участкового…
Видимо, удар по голове даром мне не прошел. Плюс покушение при помощи торта, плюс смерть Андреича. Затылок болел, и хотелось спать до бессилья. Веки закрывались. Чтобы не закрылись окончательно, я сообщил:
— Лукерья, у тебя странный голос.
— Какой?
— Как будто ты объелась жирной гречневой кашей.
— Почему гречневой? — Ее не удивило, что объелась.
Она что-то говорила про свадьбу… То ли ее надо, то ли уже не надо; я то ли соглашался, то ли ссылался на жизнь участкового Андреича…
— Игорь, ты меня слышишь?
— Почему бы нет?
— Сперва надо пригласить батюшку и освятить квартиру.
— Почему бы нет?
Сон придавил голову. Вернее, затылок. Опять уснул? На сколько минут? Лукерья что-то говорила: энергичное и правильное. И, похоже, требовала от меня ответных слов — энергичных и правильных. Я ответил:
— Лола, мне нравится смотреть на тебя сзади.
— Почему именно сзади?
— Твоя попка похожа на пару дынек, которые при ходьбе трутся друг о друга.
Она что-то возразила. Не дыньки, мол. Не арбузы же? В дремоте я мог и ошибиться. Но в голосе Лукерьи прибыло чугунности. Вроде бы считала меня джентльменом, а я тяну лишь на лейтенанта. Зато я знал, кто такой джентльмен. О чем и сообщил:
— Лукерья, джентльмен тот, кто на вокзале поможет жен-щине-челночнице нести ее неподъемные тюки.
По-моему, Лола высказала мысль о моей карьере. Якобы выше лейтенанта мне не подняться. Якобы я именно тот джентльмен, которому судьбой определено волочить тюки челночницам. Из-за сонливости моя