— Давно милицию ждем.
— А то мы не посещаем! У вас тут дела покруче, чем привидения, — заметил я.
— К воровству да погромам мы привыкши. А от чертовщины у меня селезенка ёкает.
— Подробнее.
— На нашем кладбище не хоронят, только подзахоранива-ют. А вон там, за канавой, и не подзахоранивают. Могилам лет по сто или по двести. Но обходить территорию я обязан. Смотрю, матерь рбдная, белая фигура на могиле. Постояла и сгинула, как в земле утопла.
— Почудилось, — предположил Фомин.
— А вторую ночь тоже почудилось? Так ее и землекопы видели. Она вроде мраморной статуи.
— Покажите место, — велел я.
— Только до канавы доведу.
— Дядя, слишком ты труслив для кладбищенского сторожа.
— Тут дела темные, тут прахи.
— Теперь с прахами не церемонятся. Перетаскивают с места на место. Царей, мощи Андрея Первозванного из Греции привезли.
Сторож довел нас до канавы и вернулся к себе…
Необъятная заброшенная часть Старого кладбища. Не знаю, как тут ходило привидение, но мы не могли. И светлая летняя ночь не помогала. Натыкались на скособоченные кресты, завязали в трухлявых оградках, запутались в какой-то проволоке, катились на пустых бутылках, Севка подцепил ногой ведро без дна… Самыми опасными были провалы, прикрытые хворостом или кустами — как замаскированные берлоги. А мы-то в ботиночках.
Через полчаса ходьбы не то чтобы устали и не то чтобы испугались, а сделалось противно. Вернее, не по себе. Мы присели на плиту, проросшую черным мхом. Разговаривали вполголоса не потому, что страшно, а потому, что кладбище.
Фомин, работавший в РУВД на два месяца дольше моего, рассказал про случай аналогичный: на этом кладбище белое привидение однажды уже появлялось. Сутки стояло в кустах. Выяснили, что из музея похитили статую и здесь спрятали. Я тоже рассказал случай, правда, не совсем аналогичный и бывший на другом кладбище: туда пришел счет на оплату телефонного разговора с указанием фамилии и номера могилы. Одни решили, что это нечистая; другие грешили на электронику телефонного узла. Мол, барахлит.
Мы посидели молча. Странная, какая-то обволакивающая тишина. Города не слышно — далеко, да и поздно; нет голосов птиц — спят; но воют невидимые комары — они-то где? Чтобы разрядить густую тишь, Севка беседу продолжил, разумеется, вполголоса и, само собой, на тему таинственную.
— В море нашли пропавший год назад корабль. На борту ни одного человека, а в каюте стоит чашка горячего кофе.
— Аналогичная история у лейтенанта Федюхина. Возвращается он домой. Жена смущена. А на столе две чашки кофе, пар идет…
Неощутимый ветерок тронул куст, который не то вдохнул, не то выдохнул. Я глянул на Севку: он молча, не вздыхая и не выдыхая, отвернувшись от меня, смотрел в одну точку, я тоже…
Метрах в двадцати среди низкорослых перекошенных крестиков стояла белая фигура — слишком яркая для этой белой ночи…
Севка бросил руку на кобуру. Я прижал ее. Он понял: будем брать живьем, но я хотел сказать, что воспрявших покойников пуля не берет…
Миг пролетел — никакого покойника. Мы поднялись синхронно и пошли туда, где оно стояло. Как по глубокой воде, высоко поднимая ноги и балансируя руками. Двадцать метров, рядом… Но там, где оно стояло, никого и ничего — лишь привставшая полудыбом каменная плита да венок искусственных цветов, скорее всего, занесенный сюда ветром.
Мы вглядывались и переминались. Не знаю, о чем думал Севка, а я усомнился в своих атеистических взглядах. Если покойники встают, значит, есть дьявол; если есть дьявол, значит, есть и Бог. Мы не догадались взять фонарик. Ночь-то белая, но не настолько, чтобы видеть кладбищенские бугорки и ямки.
Севка фыркнул. Я насторожился.
— Ты чего?
— Запах…
По-моему, никакого запаха. Да и чем может пахнуть среди могил — только покойниками. Но Севка добавил:
— Духи «Шанель»…
— Какой номер? — усмехнулся я.
И напрасно, потому что Севка был модником и во всех этих аксессуарах разбирался. Картинка: стоят ночью посреди кладбища два оперативника и принюхиваются…
Сперва мне показалось, что на земле лежит длинная белая палка. Слишком светлая для ночи и слишком прямая для палки. Севка прошептал:
— Свет…
Узкая полоска. Откуда? Из-под земли. Мы разом подскочили к этой самой привставшей полудыбом каменной плите и тронули — она качнулась, как на шарнирах. Фомин отпихнул ее…
Что-то вроде подземной крохотной комнаты с каменными стенами. Скорее всего, остатки склепа вековой давности. Сильный фонарик, закрепленный на стоячем бревнышке, хорошо освещал этот каменный мешок…
Посреди сидело привидение. Оно не шевелилось, не дышали и мы…
Молчанку я прервал при помощи банально-милицейского:
— Кхе… пройдемте.
А куда? К сторожу. Увидев нас с привидением, он попятился, в дверь вошел задом и, впустив нас в комнату администратора, поскорее исчез. Привидение село на предложенный стул. Фомин удивился:
— Девица.
Когда привидение мне улыбнулось, я удивился посильнее его.
— Люба…
Опешивший Севка расспрашивать привидение не решился, когда проще задать вопрос мне:
— Это Лола?
— Нет.
— А кто?
— Знакомая.
— Познакомишь? — усмехнулся он.
— Потерпевшая по делу о взрыве в Бурепроломном.
Под светлым пыльником с капюшоном на ней была куртка, брюки и кроссовки. Она сбросила капюшон, и заколка-краб волосы не удержала — рассыпались по плечам с таинственным шорохом.
Я начал с энергичного вопроса:
— Что здесь делаешь?
— Ночую.
— Почему? У тебя же есть дом.
— Дела.
— На кладбище?
— В городе. На автобус опоздала.
— А какие дела в городе?
— Личные.
С одной стороны, в ее дом метнули бомбу; с другой стороны, на кладбище ограбили цыганскую могилу; с третьей — Севка прилип взглядом к ее пустой сумке. Я указал на нее пальцем:
— Что там?
Люба открыла ее молча. Обычная дамская мелкота: помада, духи, платочек, записная книжка… И толстенная, страниц на сто, тетрадь альбомного вида: в такие девицы любят списывать стихи. Я назидательно заметил:
— Кладбище для мертвых, а не для живых.
— На гостиницу у меня денег нет.
— Может, в РУВД переночует? — сказал Севка. — Поскольку она потерпевшая.
— Лучше стану бродить по городу, — не согласилась Люба.
Выручил сторож, который таки вернулся:
— Здесь может лечь, на диван.
Люба согласилась, улыбнувшись ярко-запекшимися губами. Смешение цветов: губы вишневые, кожа шоколадная, волосы желтые. А улыбка виноватая.
Севка достал из надутого кармана сверток с бутербродами и бутылку пива.
— На, поешь.
— Спасибо, пива не пью.
— Бери-бери, — посоветовал сторож, — обменяю на бутылку минеральной.
Мы пошли. Что-то тревожное и немужское коснулось моей души. Но мы уходили, потому что занимались борьбой с преступностью, а не помощью сирым и убогим.
12