— Вовка, успокойся, мне еще не сняли швы. Я не представляю, что с моим лицом. С чего ты взял, что я попала в руки мясников? Меня зашивал заведующий отделением, очень хороший хирург. Ну, не знаю, все так говорят. Пластическая операция? Почему ты решил, что понадобится? Может быть, потом… Слушай, перестань меня заводить. Кто из нас нуждается в поддержке? Ну вот. Спасибо, конечно, что ты хочешь мне помочь. Обязательно. Хорошо. Специально не приезжай. Зачем? Все лицо перебинтовано, смотреть абсолютно не на что. Когда будешь в Петербурге, конечно. Почему бы и нет? Если мне понадобится операция, я обязательно возьму у тебя деньги. Обещаю. Естественно с возвратом.
Позвонить Димке она так и не заставила себя. Да и что она могла ему сказать?
Николай Степанович не обманул, и через неделю ей сняли бинты с лица, оставив только две полоски лейкопластыря.
Маша вернулась в палату и достала пудреницу. Мелкие порезы скоро заживут. Глаза и нос в порядке. Основательно пострадали лоб и правая щека. Лоб, конечно, можно прикрыть челкой. Даже сейчас, если вымыть голову и поинтереснее уложить волосы, то шрамы на лбу легко спрятать. Но вот щека! Она словно сползла вниз, и из-за нее верхнюю губу перекосило на правую сторону. Ай-я-яй. С таким личиком жить ей будет намного сложнее.
Кто-то постучался в дверь. В палате никого, кроме Маши, не было.
Она крикнула: «Входите», — дверь открылась, и на пороге появился Андрей Егорович с крупными садовыми ромашками в руках.
Маша замерла от неожиданности.
Он спросил:
— Вы позволите, — и присел на краешек стула около ее кровати.
Маша смутилась и инстинктивно развернулась к нему левым боком.
— Андрей Егорович, разве можно без предупреждения?
— Я проезжал мимо и хотел… Вот цветы… Это вам.
Он говорил, не спуская с нее глаз, и Маше было очень неловко от этого. В таком ужасном виде ее, пожалуй, еще никто не видел. Как можно так являться к женщине? Что за бесцеремонность? Маша рассердилась и перестала смущаться.
— Андрей Егорович, мне только что сняли повязку, я сейчас абсолютно не хочу никого видеть. Пожалуйста, уходите…
— Машенька, я подумал, что, может быть, вы нуждаетесь в поддержке…
— Не нуждаюсь.
— Извините.
Ей казалось, что разговор исчерпан, но он сидел и не собирался уходить. Хоть бы пришли ее соседки!
— Андрей Егорович, а Анжела знает, что вы у меня?
Он медленно покачал головой.
— При чем туг Анжела?
Маша не знала, что и подумать.
— Машенька, не отталкивайте меня, я хочу вам помочь.
Вошли две ее соседки после процедур и с нескрываемым интересом с ног до головы оглядели Андрея Егоровича.
Глупо было при них говорить с ним резко.
— Андрей Егорович, пойдемте, я провожу вас.
Они вышли в коридор. И там лежали больные. Маша дошла до дверей, ведущих на лестницу, и решительно сказала:
— Андрей Егорович, спасибо, конечно, за хлопоты, но мне нужно сначала самой привыкнуть к своему изуродованному лицу, а уж потом принимать посетителей.
Он пристально взглянул на нее и проговорил:
— Меня вы можете не смущаться.
— Это почему же?
Он ничего не ответил, легко коснулся ее пострадавшей правой руки и, на ходу сказав: «Поправляйтесь», — вышел.
Они сидели с Дмитрием на диване в большом больничном холле, ниже этажом.
— Мария Сергеевна, я зашел, потому что вы сказали, что вас завтра выписывают.
Маша удивилась:
— Не проще ли было дома?
— Вот именно, что нет. Ваша квартира прослушивается. Вы оказались правы. Я, естественно, ничего не тронул, но вы понимаете, что теперь у вас дома не поговоришь. По крайней мере нужно тщательно думать о том, что хочешь произнести вслух. К тому же я пока не уверен, нужно ли мне вообще у вас появляться.
— Как странно… Кто-то за мной следит. Но зачем?
Дмитрий молча кивнул.
— Кому я понадобилась?
— Мария Сергеевна, я еще не готов сказать вам что-то определенное. Выписывайтесь из больницы, возвращайтесь домой и постарайтесь вернуться к своей обычной жизни. Но будьте осторожны.
Вернуться к обычной жизни ей помог Андрей Егорович. Он убедил ее, что нет оснований прерывать занятия с Витей из-за ее травмы. Витя первые дни глаз не мог оторвать от ее безобразного шрама, а потом привык и успокоился. И Маша привыкла и немножко успокоилась. Она изменила прическу. Стала носить распущенные волосы с пышной челкой и свитера с высоким горлом. И ее уродство перестало бросаться в глаза. По крайней мере на расстоянии. Андрей Егорович провожал ее после работы домой, и она привыкла к нему. И скоро перестала замечать его непомерную полноту, дурацкие усики и вертлявую походку. Он заботился о ней, и это ее трогало, хотя по большей части им вместе не о чем было говорить.
Вовка приезжал в Петербург по делам и пригласил ее посидеть вместе в кафе. Но лучше бы этой встречи не было вовсе. Они провели вместе не более получаса, но Маша за это время успела не раз пожалеть, что согласилась увидеться. Он избегал смотреть на нее, и рядом с ним она чувствовала себя полной уродиной. Неужели это он говорил две недели назад: «Мы нужны друг другу, мне хорошо с тобой, я чувствую тебя, мы настроены на одну волну». Трудно поверить. Она заметила, с каким облегчением он помогал ей сесть в такси. А его последние слова поставили жирную точку в их отношениях. «Ты бы, Маруся, все же сделала что-то со своим лицом. Если тебе нужны деньги, нет проблем, я помогу, только скажи». Маша вся сжалась от его бестактности. Вовка был эстетом. Ему нравились красивые вещи и красивые женщины. Маша не относилась теперь ни к тем, ни к другим. Она была вне круга его пристрастий, и он потерял к ней интерес. Все очень просто.
Один раз за это время ей звонил Димка, но она почему-то так и не решилась рассказать ему о своих проблемах.
Митя навел справки об Андрее Егоровиче и обнаружил кое-что, заслуживающее интереса. Начать с того, что Андрей Егорович на свои деньги содержал центр реабилитации спортсменов-инвалидов. Регулярно наведывался туда и был в дружеских отношениях с врачами. Врачи отзывались о нем с большой симпатией. В этом бы ничего сенсационного не было, если бы не одно обстоятельство. Среди постоянных пациентов, регулярно проходящих курс реабилитации, была девушка по имени Тоня, в прошлом гимнастка. В восемнадцать лет она на своем