* * *
До места падения они не дошли метров сто. Путь им преградил овраг, настолько глубокий, что больше он походил на расселину, конца ему не было в обе стороны. Пахло керосинным выхлопом и резиновой гарью. Юра предпринял отчаянную попытку форсировать препятствие, однако напрочь застрял на дне, к тому же заболоченном. Зурабу и Подорогину стоило немалого труда вызволить его. Взмыленный, весь в слизистой жиже, Юра хотел звонить оставшемуся в машине Толяну, чтобы тот захватил трос с топором, но Зураб окоротил его:
— Канатную дорогу!
Тогда Юра упал на колени, ткнулся головой в снег и, бубня невнятные проклятья, зарыдал.
Зураб взмахнул в сердцах автоматом:
— Блядь, быдло! — С длинной горючей репликой по-грузински он прошелся к истоптанному краю оврага и обратно и снова плюнул. — Уже долбанулся! Когда успел?
В кармане у Подорогина зазвонил телефон. Он вытащил новую трубку, но та была нема и тéмна, звонили на старую.
— Да, — сказал он, задыхаясь.
— Э-э… можно Печкина? — попросил незнакомый голос.
— Кто это?
В трубке повисла вопросительная тишина.
— Вас. — Подорогин протянул трубку Печкину.
Толстяк, не слыша его, с сокрушенным видом таращился на что-то поверх оврага и отирал мокрые щеки. Подорогин вложил ему телефон в руку и отошел в сторону. Краем глаза он видел, как, тяжело и сосредоточенно дыша, будто пистолет, Валентин Печкин подносит телефон к голове.
Чадящие руины самолета на той стороне освещались частыми и слабыми всполохами. От всей огромной машины более-менее уцелел лишь отвалившийся, невесть как вставший на загнутые края разлома хвост. Лопнувший пузырь зенитного гнезда задрался в небо. Хвост стоял на дальнем берегу плоской воронки, на дне которой дымилась бурая глина. Крупные куски фюзеляжа и крыльев, скрученные листья пропеллеров, всхолмления прочего, совершенно бесформенного металлического боя — все это разнесло далеко по сторонам и постепенно затягивало туманом. Закурив, Подорогин нервно поплевывал в овраг. Зураб продолжал увещевать корчившегося в сугробе Юру. Пытаясь поставить на ноги, он даже лягал его.
— Спасибо. — Валентин Печкин протянул Подорогину телефон.
Подорогин хотел что-то сказать ему, но смолчал. На минуту с ним случилось нечто вроде затмения. Вспоминая слова Леонида Георгиевича о деле, в которое он не вложил ничего, кроме названия, он как будто увидел расставленные по периметру крушения колья с рогатыми черепами, ходящие гнилые марева. Поперхнувшись дымом, он бросил сигарету, зачерпнул снега и промокнул лицо.
В джипе затем он почему-то оказался между Зурабом и Печкиным. С подбородка ему текло на шею и за воротник, но он не чувствовал этого — так же, как не слышал возникшей перепалки между Печкиным и Юрой. Испачканное грязью лицо Юры то и дело возникало перед ним, он видел, как вздувается и опадает кожа на пунцовой, перехваченной пляшущим шрамом шее.
«Субурбан» качался на ухабах и в рытвинах. Черные дымы крушения проваливались в туман. Зураб и Юра вопросительно передавали друг другу клочок бумаги. Юра опять, как в припадке, водил из стороны в сторону подбородком. Потом Печкин дал прочитать бумажку Подорогину.
Подорогин прочел: «КВАДРАТ 456-99М (0,99), 12 ФЕВР. 14:40 (0,83), ОБЪЕКТ 387982Б (0,92), ОБЪЕКТ 387940Б (0,92), СМЕРТ. ПОВРЕЖД. ГОЛ. МОЗГА > ГРУД. ПОЛОСТИ (0,98), НЕ-МАРКИРОВ. МАСК. ЗАХОРОНЕНИЕ 28757Б (0,95), НЕЦИКЛИЧ. ОГНЕСТР. ИЗДЕЛИЕ > ЛОПАТА (0,93), ВЫПИСКА 4ОТК 11 ЯНВ. 15:08, ЛОТТА».
— И много у тебя еще… телеграмм? — Юра смотрел в зеркало на Подорогина, но обращался к Печкину.
— Всё, — неопределенно ответил Печкин.
— Насрадамус! — Захохотав, Юра толкнул Толяна в плечо. — Я, блядь, так тоже могу!
— Тихо, — сказал Зураб.
— Проехали. — Печкин положил ладонь на спинку водительского кресла. — Здесь направо.
— СМЕРТ. ПОВРЕЖД. БАШКА! — хохотал Юра.
Нажав автоматом Подорогину на бедро, Зураб отвел руку Печкина, наклонился вперед и, стиснув челюсти, со всей силы двинул товарищу в бок кулаком. Юра ударился головой о стекло и, захлебнувшись, обмяк. Толян дал задний ход, осмотрелся и повернул вправо. Зураб отложил автомат на колени Подорогину и, громко сопя, стал разминать кисть. Печкин зачем-то дышал на затемненное стекло и тер его обшлагом. Теперь с обеих сторон тянулась бесконечная сумеречная равнина, изредка пробитая деревцем или покосившимся столбом. Свернули в последний раз в торчавшую среди равнины кривую арку с выветренным полем заглавия. Толян взглянул на Печкина, тот утвердительно кивнул ему.
— Правильно, правильно, Толь, — сказал Зураб. — С другой стороны заходим. Так еще ближе будет.
Печкин откинулся на спинку, потопал прорезиненными подошвами валенок по половику и неожиданно спросил:
— А, кстати, кто-нибудь верит в инопланетян?
— Что? — не понял Зураб.
Печкин надавил Подорогину валенком на лодыжку:
— Так. У меня Гуля ими интересуется. — Руки его почему-то дрожали, и он держал их вверх ладонями на коленях.
— А, так может это они — самолет? — впервые подал голос Толян.
Печкин рассмеялся.
— Только их тут не хватало! — Переведя дух, он еще сильнее надавил Подорогину на ногу, так что тот был вынужден оттолкнуть его. — Дело в том… ох, пардон… — Печкин потряс пальцами. — Дело в том, что все эти зеленые человечки — материя чисто умозрительная. Как элементарные частицы у физиков. Допущения, пузыри. Что-то у нас не сходится — ага, давайте притянем за уши мезоны. Или там — кварки. И все встанет на свои места. До следующей, правда, остановки. Так же и с зелеными человечками.
— Ни хрена не въехал, — потряс головой Толян. — Шкварки…
— И не надо! — опять засмеялся Печкин. — Стоп — здесь правее, за бугорок. Ага… — Он взглянул на Подорогина и улыбнулся Зурабу. — Ну, коли время есть… У меня приятель халтурил по ним в полевой почте. Сравнительный анализ и прочее. Про американских инопланетян и про наших. Америкосы — народ технологичный и ничего, кроме технологий, тем паче секретных, их не интересует в принципе. Но в то же время они народ государственный. Тут у нашего эйнштейна фикс: западное гражданское общество он считает давным-давно сросшимся с государством. И вот хотя бы сквозь зубы, чушью о дрожаниях воздуха, американцы проблемку с зелеными человечками вынуждены признавать официально. Но то, что составляет основу для Запада — частная собственность и т. п., — в России