По пути к лифту притормозил у приоткрытой двери комнаты для больших совещаний. На длинном овальном столе теснились напитки, нарезки, салаты в упаковках и в принесенных из дома мисках, еще какая-то еда. Коллеги разливали по пластиковым стаканам и бокалам вина и напитки покрепче, болтали и жевали. Одни, как он, успели переодеться в гражданское, другие только сняли кители. Из беспроводной колонки играла музыка, но не очень громко, лишь создавая фон. Кто-то даже принес маленькую наряженную елочку для полноты ощущений.
Его заметили и замахали руками, зазывая присоединиться, но он покачал головой, показал сначала на часы, а потом — в сторону лифтов, мол, убегаю, тороплюсь. Коллеги не стали его задерживать и настаивать. Он уже несколько лет не оставался на подобные мероприятия. Еще с тех пор, как Аня заболела. Те, кто работали с ним давно, были в курсе ситуации и не трогали его. Другие просто привыкли и не знали, что когда-то бывало иначе.
Обстановка на дорогах оказалась еще хуже, чем Морозов ожидал. Вереницы машин тянулись от светофора к светофору, словно елочные гирлянды с красными огоньками, и лишь на отдельных участках маршрута удавалось ненадолго разогнаться до разрешенных шестидесяти километров в час. А потом очередной запрещающий движение сигнал светофора останавливал поток. Водители нервничали, гудели друг другу, иногда ругались через приоткрытые окна. Мокрый асфальт блестел в свете фар, город переливался новогодними украшениями, огнями реклам и витрин. По тротуарам, старательно расчищенным от снега, спешили пешеходы, их обгоняли, умело маневрируя, водители электронных самокатов.
Суета. Каждый год она начинала нарастать первого декабря и достигала своего пика в последний день года, чтобы к утру первого января жизнь могла замереть, словно в каком-то дурном фильме про апокалипсис.
Морозов пробирался по пробкам, не злясь и не психуя. Он лишь время от времени поглядывал на часы на приборной панели и отвечал на сообщения в мессенджере. Дарья уже была готова ехать и ждала его, хотя он предупреждал, что вряд ли сумеет добраться до нее раньше половины шестого. И хотя ему удалось выехать раньше, чем он планировал, этот прогноз, если верить навигатору, все равно оставался в силе.
Они познакомились еще весной. В тот день в его кабинет ворвалась женщина с обвинениями в адрес одного из следователей. Светлые волосы с модной, молодящей стрижкой, нездоровая худоба, нервные, дерганые движения и глаза — от природы серые, но казавшиеся в тот момент темными из-за переполнявших их горечи и злости. Как выяснилось чуть позже, Олеся Никитина незадолго до этого потеряла единственного сына.
Шестнадцатилетний парнишка разбился, когда лазил по недострою в их районе. Доследственную проверку вела Таня Филиппова — молоденькая девочка, совсем недавно ставшая следователем. Она не нашла признаков того, что смерть была насильственной. Не стала квалифицировать случившееся и как самоубийство: предсмертная записка отсутствовала, никто из близких мальчика не упоминал, что у него были какие-то проблемы или переживания, которые могли подвигнуть его на такой шаг. Больше походило на то, что парень от скуки полез в недостроенное здание. Может, захотел просто испытать себя, может, собирался записать видосик для соцсетей, но сорвался и упал. Несчастный случай.
Однако его мать считала иначе. Что, в общем-то, нормально. Она хотела найти того, кто виноват в случившемся, и наказать его. Считала, что Филиппова плохо сделала свою работу, требовала нормального расследования.
Морозов прекрасно понимал ее. Если бы такое случилось с его сыном, он тоже искал бы виноватых. Просто чтобы не чувствовать виноватым себя. И чтобы направить на кого-то гнев за случившуюся несправедливость. Когда его жена умирала, он тоже подспудно искал, кого бы обвинить в этом. Но винить было некого, кроме генетики.
Никитиной он тоже ничем не мог помочь. В ее случае винить можно было или ее сына, который пошел на такой глупый риск, не подумав о матери, или саму Никитину, которая не объяснила ребенку, чем грозят подобные развлечения. А еще отца парнишки, самоустранившегося из жизни семьи семь лет назад.
Ничего из этого Морозов, конечно, говорить Никитиной не стал. Подробно изучил отчеты Филипповой и подтвердил, что все было сделано правильно. Безутешную мать это предсказуемо не убедило, и она еще несколько раз приходила с жалобами и требованиями, даже обращалась в вышестоящие инстанции. Однако другого результата ей так никто и не смог предложить.
Все то время, пока Морозов разбирался в ситуации и отбивался от обвинений, с Никитиной была подруга — Дарья Королева. Она успокаивала ее, пыталась сдерживать особенно яростные порывы и регулярно извинялась перед Морозовым, просила понять и простить.
Морозов сам этого не ожидал, но постепенно случайное знакомство переросло в романтические отношения. В последний визит Никитиной Дарья в очередной раз задержалась, чтобы извиниться и поблагодарить его за участие и терпение. И сделала ему комплимент, назвав настоящим мужчиной, каких редко нынче встретишь.
— Даже странно, что вы не женаты, — заметила она явно игривым тоном, выразительно посмотрев на его правую руку. — Таких обычно разбирают быстро.
Морозов тогда машинально потрогал подушечкой большого пальца безымянный. Кольца не было. Он наконец снял его за полгода до этого. Не потому, что оно ему мешало. Просто хотел убедить тех, кто волновался за него, что уже дошел до стадии принятия и будет в порядке.
Его взгляд сам собой метнулся к ее руке. У нее обручальное кольцо тоже отсутствовало, хотя в самый первый визит он его точно видел. Морозов обратил на него внимание только потому, что замечать детали долгое время было главной частью его работы.
— Я в разводе, — со значением заметила она, вероятно, прочитав что-то на его лице. — Вот как раз два дня назад все завершилось. Это на случай, если вы вдруг захотите пригласить меня на кофе. Мой номер у вас есть.
Номер у него действительно был, но набрал он его только пару недель спустя. Они встретились — раз, другой, третий. Сначала просто много разговаривали: она рассказывала ему про два своих неудавшихся брака, про дочерей — обе были от первого мужа, а он ей — о сыне и о том, как стал вдовцом. Она слушала, не давила, время от времени замечая, что сейчас и сама не готова к чему-то действительно серьезному.
— Когда рушится уже второй брак, перестаешь мечтать о новом штампе в паспорте, — с улыбкой заявляла она. — Дети почти выросли. Сейчас я просто хочу наслаждаться жизнью.
Нечто подобное она говорила и после того, как их отношения перестали быть платоническими. Морозова это в целом тоже устраивало.