Шок парализует тело, и я не могу пошевелиться даже тогда, когда за дверью начинает плакать Илья.
22
Дима
За несколько дней до случившегося…
Тишина в кабинете давит на барабанные перепонки.
Сжимаю пальцами переносицу, и мой взгляд снова падает на лежащие передо мной бумаги. Цифры, схемы, маршруты переводов, сканы с камер видеонаблюдения.
То, что меня сливают, стало понятно давно. Кто-то очень точно бьет по самым уязвимым точкам, помогая мне проиграть выборы. Верить, что крыса среди своих, не хотелось. Да и сейчас не хочется. Но всё говорит именно об этом.
— Это месть, — констатирует Альберт. Я начал сотрудничать с ним неделю назад, когда у меня появились первые подозрения насчёт того, кто всё это мог делать.
Киваю, снова впиваясь взглядом в картинки. На них — Журавлев, выходящий из женского туалета на благотворительном вечере. На каждом кадре стоит время вплоть до секунд. Карина тогда вышла за ним следом, минуты через две, бледная, с затравленным взглядом.
На вечере я, конечно, не придал этому значения. Но почему-то решил, что это из-за меня…
Будет ложью, если я скажу, что никогда и ни в чём не подозревал Витю. Мы вместе выросли. Познакомились в детдоме, и дальше шли как-то вместе. Первый стартап, первый заработанный миллион…
Не то чтобы я не видел его природную жадность или злобу. Видел. Но в принципе мог его понять. Когда ты растешь без родителей, а, выпустившись на вольные хлеба, понимаешь, что ты нищий и никому не нужный пацан, — кукушка у любого может поехать.
Одного я не учёл… Не было у меня никогда друга. Был человек, который богател с моей помощью и поддерживал, лишь когда ему это было выгодно.
— На него вышли почти сразу, как ты решил идти в политику. Предложили много. Его это подкупило…
— Да, понял уже, — снова киваю и поднимаюсь с кресла. — Тогда будем придерживаться нашего плана. Завтра же скажу ему, что лечу в Казань, — иду к двери. — И ещё: нужно обезопасить Карину.
— Сделаем.
План созрел мгновенно. В Казань я, конечно, лететь не собирался. Но знать об этом никто не должен. То, что мою охрану нанимал Журавлев, ставило меня не в самую выигрышную позицию, поэтому мне и пришлось нанять Альберта.
Настоящее
В день моего «отъезда» в Казань мы следим за Журавлевым с самого утра, и я до последнего не хочу верить, что он едет в мой дом, когда меня там нет. До последнего.
— Он на территории, — сообщает Альберт.
Киваю, глядя в мониторы в машине. А там — нерадужная картинка того, как Карина звонит охране, а ей никто намеренно не отвечает. Эти люди должны были охранять мою семью, а на деле оказались журавлевскими марионетками.
— Пора, — Альберт касается моего плеча, и мы с его помощником вылезаем из машины.
Мы заходим в дом, не стараясь быть тихими. Этого и не нужно.
Я широким шагом двигаюсь вперёд и слышу, как бьётся моё сердце. Пульс зашкаливает. И чем меньше ступеней остаётся до цели, тем сильнее усугубляется моё состояние. Я готов ему зубами глотку перегрызть.
Журавлев стоит к нам спиной. Но его силуэт расплывается в моих глазах, потому что первая, на кого я смотрю, — это Карина. Маленькая, уязвимая, испуганная до чертиков. У неё такое неестественно белое лицо. И глаза. Глаза, полные страха и отчаяния.
Сглатываю, чувствуя прилив ярости.
Мы были готовы по всем фронтам. Мне так казалось. А теперь я понимаю, что Карина не просто так говорила мне о том, что у неё плохое предчувствие.
То, что Журавлев её запугивал, угрожал и шантажировал, теперь выползло на поверхность, и от этого стало вдвойне мерзко.
Сразу вспомнилось, как два года назад Журавлев позвонил мне и сказал, что она сама к нему пришла. Что вешалась на него, пока меня не было в стране. Тогда я вычеркнул её из своей жизни, не желая ни в чём разбираться. Просто потому, что верил Виктору. А как мне было ему не верить, если мы друг друга из такого дерьма вытаскивали?
Тогда он врал, глядя мне в глаза. У него уже был к ней интерес. А теперь всё повторяется.
Она не сказала мне прямо, но пыталась предупредить...
— Ты в порядке? — спрашиваю у Карины, чувствуя себя последним дерьмом.
Она кивает, и мой взгляд тут же смещается на Журавлева. Он стоит с ехидной улыбкой, но я чую его страх. И это даже успокаивает. Чуть-чуть.
— От тебя я этого не ожидал, — произношу сквозь зубы. — Выведите его отсюда, — прошу Альберта.
Они быстро и жёстко заламывают Журавлева, вообще не реагируя на его сопротивление, а потом так же быстро выводят из дома.
Я же остаюсь внутри. Остаюсь стоять от Карины на расстоянии пары метров и не могу пошевелиться. Меня накрывает стыд. Плотная, удушающая волна. Она тяжелее свинца и давит на плечи с такой силой, что вот-вот подкосятся ноги.
«Прости», сорвавшееся с моих губ, кажется таким жалким.
Тошнит от себя. Но других слов у меня нет. Только извинения.
Карина моргает, а я делаю ровно три шага и прижимаю её к себе. Крепко. Так крепко, что у самого душа переворачивается. Внутри всё ходуном ходит, но это ничто по сравнению с тем, как её хрупкое тело бьётся в моих руках дрожью.
Сглатываю, ощупывая её ладонями, пытаясь понять, не причинил ли он ей вред. Мои руки касаются её хаотично. Талия. Бедра. Колени в этот момент сами подкашиваются, потому что меня захлестывает лавиной стыда.
Я встаю перед ней на колени, вжимаясь лицом в её живот и часто дышу, опаляя её кожу под кофтой своим горячим дыханием.
Это не слабость. Это раскаяние. Раскаяние человека, который был уверен, что всё лучше всех знает и всё контролирует. Раскаяние того, кто так слепо и непростительно ошибался.
Это признание своей вины. Вины, которая теперь с двойным усилием грызёт меня изнутри за каждый потерянный день рядом с любимой женщиной и сыном.
— Прости, — произношу одними губами и слышу хныканье сына.
Карина не отмирает даже в этот момент. Она застыла и не шевелится.
— Я посмотрю, — произношу хрипло и, поднявшись на ноги, захожу в комнату.
Илья сидит у