Завтрак на следующее утро был подан в маленькой солнечной комнате, примыкавшей к нашим покоям. Зимнее солнце, яркое и резкое, заливало стол, на котором стояли простые, но вкусные вещи: теплый хлеб, мед, вареные яйца и душистый травяной чай. Я сидела напротив Артуа, и между нами витала новая, сладкая и немного сонная легкость. Но в голове моей, прояснившейся после вчерашнего вина и эмоций, четко встал тот самый, не отвеченный вопрос.
Я отломила кусочек хлеба, размышляя, как начать. Прямота казалась теперь единственно верным путем.
— Артуа, — начала я, опуская взгляд в чашку. — Меня долго мучил один вопрос. Если ты мог открыть портал для мастеров, почему ты не сделал этого в ту ночь, когда Жерар был ранен? Почему тащился с ним через весь снег сюда?
Он не ответил сразу, медленно отпивая чай. Потом поставил чашку и посмотрел на меня. В его взгляде не было ни вины, ни желания увильнуть, только спокойная готовность к исповеди.
— Рана была страшной на вид, но не смертельной, — сказал он тихо. — Я сразу понял, что крови вытекло много, но жизненные силы не затронуты. Мне хватило умения остановить кровотечение и дать ему общеукрепляющее. Ехать в Шантар через портал – это означало поднять на ноги весь дом, вызвать шум, вопросы, придворных лекарей. Это была бы лишняя суета для человека, которому нужен был только покой и время.
Он сделал паузу, его пальцы обводили край блюдца.
— А еще… о Черном Замке и его таинственной хозяйке ходили слухи. Говорили разное: что здесь живет могущественная и прекрасная волшебница, что замок пуст, но в нем бродят призраки, что это место силы. Но все сходились в одном — сюда не ступала нога посторонних десятилетия. И когда я понял, что мы где-то рядом… да, мне стало любопытно. Сильно любопытно. Захотелось увидеть. Не легенду, а реальность. Поэтому мы с Жераром добрались до ворот своим ходом. Решение привести его сюда было взвешенным: я знал, что смогу помочь ему, и удовлетворял собственное желание разгадать загадку.
Он посмотрел на меня прямо, и в его глазах читалось легкое смущение, но не раскаяние.
— Я не лгал тебе, Виктория. Просьба о помощи была искренней. Но мотивы были сложнее. Прости, если это кажется тебе расчётом.
Я слушала, и кусок хлеба в моих пальцах стал мягким. Всё вставало на свои места. Не злой умысел, не ловушка, а человеческое любопытство. Смешанное с благородным желанием помочь другу. Это было даже облегчением. Он не был безгрешным рыцарем, явившимся по зову судьбы. Он был живым человеком со своими интересами. И этот интерес привел его ко мне.
Я не могла сердиться. Наоборот. Его честность в этот момент была дороже любых красивых сказок о судьбоносной встрече.
— Значит, я была для тебя загадкой, которую нужно было разгадать? — спросила я, и в моем голосе прозвучала легкая, почти игривая нотка.
— Самой прекрасной и неожиданной загадкой из всех, что я встречал, — ответил он, и его рука потянулась через стол, чтобы накрыть мою. — И разгадка оказалась куда ценнее, чем я мог предположить. Ты не разочаровала легенды, Виктория. Ты их превзошла.
Я улыбнулась, повернув ладонь, чтобы сомкнуть пальцы с его пальцами. Тайна была раскрыта. И в её разгадке не было ничего горького. Была только новая, более прочная основа для нашего общего будущего — основа, построенная не на иллюзиях, а на этой простой, честной правде.
Глава 16
Следующие полгода пролетели в особенном, мерном ритме, похожем на биение двух сердец — моего и того, что тихо стучало под сердцем. Беременность стала для меня не временем усталости и капризов, а удивительным периодом творческого подъема. Казалось, новая жизнь внутри давала и новые глаза. Я видела замок, лес, даже привычные узоры инея как-то иначе — глубже, объемнее, с нежностью, которой раньше опасалась.
Я писала много. Теперь чаще красками — Артуа выписал из столицы целые наборы тончайших пигментов, и я с упоением смешивала их, находя оттенки для зимнего неба, для теплого света из окна кухни, для румянца на щеках служанки, улыбающейся у печи. На смену графичной строгости пришла мягкая, воздушная живопись. Я писала интерьеры замка, которые теперь наполнялись не только тишиной, но и жизнью: уголок библиотеки с раскрытой книгой на столе, оранжерею с первыми весенними ростками, даже наш общий кабинет с двумя креслами у камина.
Параллельно Артуа с тем же упорством и знанием дела, с каким создавал галерею, занялся капитальным ремонтом всего замка. Не переделывая его дух, он укреплял основы: починили древнюю систему водостоков, волшебными усилиями гномов-мастеров утеплили стены, не нарушив их вида, привели в порядок конюшни и ремесленные мастерские в нижних ярусах. Замок переставал быть красивым, но отстраненным призраком. Он становился живым, удобным, крепким домом — готовым принять не только нас, но и будущее.
И вот, через полгода, когда мой живот уже был округлым и явным, мы открыли новую выставку. «Хроники Дома», — назвал ее Артуа.
Гости из столицы прибыли снова — те же немногие, но теперь с горящими глазами ожидания. Они вошли не в музей тишины, а в обжитый, теплый дом, и это чувствовалось сразу. И картины на стенах говорили с ними на ином языке. Это была не отстраненная летопись, а интимный дневник счастья. «Утренний свет в спальне», «Сапоги Артуа у порога», «Корзина с шерстью для будущей пряжи» — простые, до боли знакомые любому, кто ценит уют, сцены, написанные с такой любовью к деталям, что они становились универсальными.
Фурор повторился, но в иной тональности. Не было ажиотажа вокруг сенсации, было глубинное, молчаливое признание. Люди подолгу стояли перед полотнами, и на их лицах появлялись мягкие, задумчивые улыбки. Они видели не просто искусство — они видели обещание. Обещание того, что даже в самом «проклятом» месте может расцвести простая, человеческая радость.
Картины снова покупали. Охотно, почти торопливо, будто боясь упустить кусочек этого тепла. Купили и тот самый вид из окна нашей спальни, и натюрморт с моими кистями и его перстнем на столе. И снова в сундуке в моей комнате прибавилось