— Открывай, ищи по поиску адрес, новый адрес.
Тим застучал клавишами. А я понял, что время на исходе, если Карина уехала хоть за час до моего звонка, то уже все должно было быть предрешено. У меня оставалось, даже если она уехала за час, не больше чем полчаса на поездку и на возможность её остановить.
— Красногвардейская двенадцать, — произнёс мягко Тим. Я только сглотнул.
— Спасибо, родной, спасибо, любимый, — сказал я и отключил звонок, сдёрнулся с места. Выскочил из кабинета и, наплевав на все встречи, на все переговоры, которые были на сегодня запланированы, выскочил в коридор. Пробежал к лифту, вызвал его, не дожидаясь, сиганул по лестнице, быстро пересёк несколько пролётов, выскочил в холл, запыхался, пробежал до стеклянных дверей, вылетел наружу, кликнул брелоком, прыгнул в машину.
Все отдам ей, только бы чтобы родила ребёнка, пусть ненавидит меня. Пусть разводится со мной, но если она сделает аборт, это в первую очередь убьёт её саму. А убивать должны меня, это я во всем виноват.
Я тяжело задышал и понял, что сердце отчаянно рвалось из груди, давление било по глазам, и я постоянно растирал их пальцами.
В обеденное время машины сновали, из-за этого я рисковал попасть в пробку, бесило, хотелось быстрее доехать. От меня до адреса клиники было примерно пятнадцать минут по пустому городу, а по пробкам я мог застрять на час и больше, но психанув я вырулил на объездную и, потеряв пять минут драгоценного времени, все же через пятнадцать, припарковался у подъезда к клинике.
Я выскочил из машины. В голове все шумело, дребезжало, звенело.
Карина не должна так поступать. У неё не хватит сил пережить такую потерю, и в этом буду виноват только я. И пусть все, что угодно делает, все, что хочет я ей отдам, только чтобы родила ребёнка. Дети — это её. У неё чудесно получается воспитывать их. Это со мной, с моими замашками гопника, дети росли бы золотой молодёжью, нифига не ставящими ничего в центр. Но у Карины был природный дар растить чудесных детей, воспитывать хороших людей. Если она избавится от ребёнка, это в первую очередь принесёт боль одной лишь ей.
Я дёрнулся вперёд, пролетел несколько ступеней, даже не заметив, что их была целая вереница, схватился за ручку стеклянной двери, дёрнул на себя, ничего не поддалось, замок пискнул, я резко оглянулся, посмотрел, увидел датчик со звонком, нажал и стал нервно ожидать.
— Вы записаны? — раздался мелодичный голос администратора.
— Нет, у меня жена у вас, — рявкнул я на всю улицу. Девушка ничего не ответила, только сработала мелодия, говорящая о том, что двери открылись, я дёрнул на себя ручку и чуть вместе с мясом не выдрал из петель дверь. Пролетел холл, подался вперёд, развернулся, оглянулся на ресепшен, пытаясь сообразить, как узнать, в каком кабинете принимает лечащий врач моей жены, но в этот момент двери лифта раскрылись, и в них показалась заплаканная Карина.
Наплевав на все, я дёрнулся вперёд. Наплевав на все, я только успел, что упасть перед ней на колени. Схватить её, прижать к себе, уткнуться лицом в живот и прошептать:
— Карин, Карина... Пожалуйста, пожалуйста, скажи мне, что я не опоздал. Я тебя умоляю, Карин, умоляю…
Глава 47
Карина
Я стояла и тряслась, сжимала побелевшими пальцами ремешок сумочки.
Вот что я ему должна была ответить? Садануть этой сумочкой хотелось ему по голове, да так сильно, чтобы мозги на место встали.
— Карин, прошу, скажи, что я не опоздал.
Сказать ему обо всем? Сказать о том, что когда я оказалась в палате и когда начался разговор с анестезиологом по поводу эпидуральной анестезии, когда меня попросили сесть на каталке и согнуться, прижать к себе к груди ноги, чтобы прощупать позвоночник, меня накрыла лютая паника и страх, и боль? Меня накрыло такое отчаяние, как будто бы я уже была в аду, заживо горела там, вертелась на вертеле у чертей. Сказать о том, что секундная заминка анестезиолога, которая произнесла: «Простите, не прощупывается. Сейчас я возьму иглу потоньше…», стоила нашему ребёнку жизни? Стоило того, что у меня, согнувшейся пополам, началась истерика, и я закричала на все помещение:
— Не трогайте меня, не надо. Пожалуйста, прошу вас!
Анестезиолог, бросив все, резко развернулась ко мне.
— Тише, тише, что случилось? Почему? Что у вас за паника?
— Не подходите ко мне! — взвизгнула я, сжимая себя руками и стараясь натянуть на себя тонкую медицинскую простынь. — Не трогайте меня.
Медсестра поджала губы.
— У неё истерика, надо успокоительное вколоть. Так, подождите, дайте мне секунду…
— Нет! — вскрикнула я. — Нет, не надо меня трогать. Я передумала, я не хочу.
— Нет, подождите секундочку, — мягко начала анестезиолог.
— Не надо ждать. Нет, — я дёрнулась, срывая с руки манжету для давления, попыталась спустить ноги, но кушетка была слишком высокой, зацепилась пальцами за перекладину, чуть не переломала их. — Не надо меня трогать, не надо.
Я уже рассказывала о том, что мать любит своего ребёнка ещё в утробе, с самых маленьких сроков, потому что работает окситоцин. Так вот, перед абортом окситоцин бьёт по мозгам настолько сильно, что ничего не соображаешь, работает только этот гормон привязанности, и он у меня сработал идеально.
— Не надо меня трогать. Я не хочу ничего делать. Я передумала! Я никому не позволю отобрать у меня ребёнка.
— Карина, успокойтесь, пожалуйста, — мягко подняла руки анестезиолог. — Мы вас слышим. Все хорошо.
— Нет, не хорошо. Не надо меня трогать.
В операционную зашёл врач и растерянно хлопнул глазами.
— Это что это у нас здесь происходит?
— Я не буду ничего делать, — вскрикнула я, все дальше и дальше отступая к стене до тех пор, пока гладкий холодный кафель не толкнулся мне в лопатки.
— Карина, успокойтесь, — сказала анестезиолог. — Все понятно. Не надо кричать. Давайте дождёмся вашего лечащего врача.
— Я не буду никого ждать. Я не хочу. Нет, я не буду ничего делать. Проводите меня в палату.
Меня било крупной дрожью, а кровь в жилах леденела. Мне казалось, что у меня онемели руки, и я почти не чувствовала ног, которые босыми ступнями переступали по ледяному кафелю.
— Я не хочу ничего делать. Нет, пожалуйста.
Через десять минут меня вернули