У меня в груди все сдавило, и я понял, что Карина ощутила мою измену острее, чем она есть на самом деле. Карина ощутила мою измену не просто как интрижку, задетое женское самолюбие, она это ощутила, как отсутствие безопасности.
— Прости меня, прости, пожалуйста, любовь моя, прости меня, — наклонившись, шёпотом произнёс я срывающимся голосом. Я просто хотел это сказать, чтобы она знала, что мне нифига не легче, чем ей, что мне мерзко от самого этого состояния, что ненавидел я себя настолько сильно, что готов был на кресте повиснуть, только бы искупить вину.
Мои руки взметнулись, я запустил пальцы в волосы, ощущая шелк кончиками пальцев, упёрся своим лбом в её лоб и тяжело задышал.
— Я тебя так сильно люблю, родной, — произнесла едва слышно Карина. И выдохнула. Ее горячее дыхание коснулось губ, и мне захотелось хватануть его своими губами, поймать, чтобы ощутить, что я все ещё жив.
Но вместо этого я зажмурился и уронил руки, позволив ей шагнуть, отдалиться от меня.
Я смотрел, как за дверью подъезда исчезла её тонкая фигура. Моя жена не из тех, кто не простит измену, она из тех, кто не простит предательство. А получается, я её предал.
Весь оставшийся день я бесцельно ездил по городу, когда-то останавливался в барах, хлестал стопку за стопкой, потом снова садился за руль.
Меня выворачивало от самого себя.
Осознание потерянного накатывало волнами, перед глазами стояла заплаканная Лида, возможно, которую я не увижу на выпускном в одиннадцатом классе, которая без меня станцует танец папы. Перед глазами стоял взбешённый Тим, победитель по жизни, и здесь картинка была ещё более удручающая. Я понимал, что ничего в его жизни не смогу изменить. Я даже не смогу в ней присутствовать, потому что он ненавидел меня, а дальше Карина, с младенцем на руках.
Все это складывалось и складывалось в пирамиду, которую я поливал сверху алкоголем, и только ближе к полуночи я оказался снова в гостиничном номере, сидел в темноте и не отуплял нихрена.
Мне просто было больно.
Так больно, как будто бы сотни шрамов разом возникли на коже, каждый из них кровоточил. Каждый из них заставлял морщиться от жжения. И мобильный звенел над ухом так нервно и так настойчиво, что я в какой-то момент не совладал с собой, плюнул, схватил его и услышал протяжное:
— Котик, ну разберись, пожалуйста, почему меня таскают по ментовкам.
Да, я был самым настоящим чудовищем, предавшим все, и балансируя над пропастью, я понимал, что у меня теперь ничего нет вообще.
Я потерял детей и жену. Я потерял семью.
Онемевшие губы по слогам произнесли:
— При-ез-жай…
Глава 51
Валера
В дверь номера постучали игриво.
Я, пошатываясь, подошёл и резко дёрнул ручку на себя, дёрнул с такой силой, что вообще не удивился, если бы она осталась у меня в руке.
— Котик, я так рада, что ты сказал мне приехать, я так и знала, что у нас с тобой ничего не кончено, — пролепетала Снежана, и я понял, что сейчас, скорее всего, придушу её. Я сделал нетвёрдый шаг назад и дождался, когда она зайдёт в номер. — Котик. Ну, я так довольна. Правда, я до сих пор не знаю, что делать со следователями. Они меня до сих пор таскают на всякие дачи показаний и прочее.
— Ты же юрист, — произнёс я хмуро. — Как это ты не знаешь, что надо делать, что за глупости?
— Ой, давай только не играй со мной в строгого папика, котик, я же знаю, что ты просто устал. И на самом деле ты очень скучал по мне, — Снежана хлопнула глазами. Она посмотрела на меня тем возвышенным и немного дебиловатым взглядом, что у меня внутри все содрогнулось. Я поджал губы и только сглотнул, сделал шаг в сторону, к барной стойке, поднял с неё бокал, проглотил остатки виски. — Котик, а теперь мы будем вместе.
В общем, я не понимал, что творил, но у меня сорвало все тормоза.
Я резко взмахнул рукой и запустил в Снежану бокалом, она взвизгнула, и осколки рассыпались у неё за спиной по стене.
— Я тебя предупреждал, не называй меня котиком!
Она затравленно оглянулась и протянула.
— Ну зачем так грубо?
— А ты иначе не понимаешь.
Я нетрезво покачнулся и обошёл стойку, оттолкнулся от неё рукой.
— Если я тебе сказал о том, что все кончено, значит, все кончено, — твёрдо, как будто бы даже не пьяный, произнёс я. — Если я сказал, что ты для меня ничего не значишь, так оно и есть, поэтому звонки свои в жопу можешь засунуть.
— Ну, я не понимаю, зачем тогда ты мне сказал приехать? — Снежана скрестила руки на груди и заломила их, тонкие пальчики оказались стиснуты, и у меня дёрнулся глаз. Придушить хотелось. Я же все объяснил ей. Я же сказал, что между нами все кончено. Какого хрена