В комнате ожидания было удручающе оживленно. Проблемы с метамфетамином [1] в маленьком городе неизбежно сказались на клиентуре. Пришлось постоять в очереди, вместо того чтобы занять один из дешевых пластиковых стульев. В углу печально торчало рождественское деревце, казавшееся засохшим, хотя оно тоже было сделано из пластика. Поникшим гирляндам никак не удавалось засверкать под потолочными лампами дневного света. Не самое подходящее место, чтобы попытаться вдохнуть в посетителей капельку рождественского оживления: редко когда сюда приходили семьями.
— Эрин Каннингем, — случайно назвал я прежнюю фамилию Эрин вместо нынешней, когда подошла моя очередь. — Ой, простите, Гиллфорд.
Женщина долго листала журнал регистрации, будто не могла найти в нем Эрин.
— Вы не могли бы уточнить, — наконец произнесла она. — У нас здесь несколько отделений.
— Думаю, она в камере предварительного заключения, — подсказал я. — Ей только что предъявили обвинение в убийстве.
Глава 2
В полицейском участке Катумбы либо на удивление глубоко понимали закон, либо совершенно в нем не разбирались, если судить по тому, как быстро меня провели в камеру обвиняемой. Я даже был немного разочарован, ожидал каких-нибудь препятствий, приготовился прочитать лекцию о том, как арестованный может пригласить адвоката или кого-нибудь из друзей, чтобы посоветоваться с ними, но мои познания, недавно полученные в университете Google, остались невостребованными.
Не то чтобы это была комната для допросов, но и не тюремная камера: рядом с алюминиевым стулом стояла койка с металлическим каркасом, тонким, как лепешка, матрасом и таким потрепанным одеялом, что натягивать его на себя казалось чем-то неприличным. И дверь была самая обыкновенная, без всяких решеток, окрашенная в отвратительный желчно-зеленый цвет. Наручников Эрин не надели, она просто сидела на кровати.
На руках у нее была кровь.
Не поймите меня неправильно: салфетка бы ей не понадобилась. Кровь не капала с пальцев. Но у ладоней был предательски розовый оттенок, а под грязными ногтями виднелись темно-коричневые полоски. Под глазами у Эрин тоже были красные круги, и поначалу я решил, что это ссадины, но потом рассмотрел засохшую потрескавшуюся корку, напоминающую дешевый грим. Это тоже была кровь.
Голосовое сообщение уже передало мне некоторые детали, однако теперь я мог воссоздать полную картину. Эрин спит в своей постели. Мысленно я вижу ее чуть приоткрытый рот, нижние зубы. Мы в разводе уже два года, а врозь живем и того дольше, но я все еще помню, какое умиротворенное лицо было у нее во сне. Спальню разрезает солнечный луч. Возможно, это колыхнулась занавеска. В этой спальне я никогда не был, поэтому могу лишь вообразить подробности интерьера стандартной элитной квартиры. Новый кавалер Эрин, Лайл, возглавлял фонд Пирса. Богатей, одним словом. Эрин просыпается. Потягивается, все еще не открывая глаз, затем протирает их кулачками. И вдруг замирает. Чувствует что-то странное на лице. Нос морщится, ощутив густой металлический запах. Она открывает глаза и смотрит на руки.
В реальности Эрин вскочила с койки и обняла меня, крепко сжав мои лопатки, а затем похлопала по спине, словно хотела убедиться, что я настоящий. Я сказал ей, что все будет хорошо, хотя и не был уверен, что это правда. Наконец она отстранилась от меня и села на койку. Я придвинул стул.
Она подняла руки вверх:
— Поймана на месте преступления с кровью на руках, да?
Готов поспорить, что она отрепетировала эту фразу. Выбрала интонацию, которая должна обезоружить меня, напомнить мне ту Эрин Гиллфорд, на бескровный палец которой я когда-то надел обручальное кольцо. «Это все еще я», — как бы говорила она. Но за этим притворством я различил настоящие страдания и усталость.
Должно быть, я задержался с ответом, потому что она сказала:
— Прости, что позвала тебя.
— Ты знала, что я приду.
— Я не знала, кому еще позвонить. — Тон у нее был извиняющийся.
— Ты помнишь, что Марсело — адвокат? На случай, если у тебя возникнут настоящие проблемы. — Я обвел взглядом камеру, а потом снова посмотрел на ее руки.
— Ты мне нужен, Эрн, — повторила она, совсем как в том сообщении. — Марсело может только шуметь и говорить на латыни. Я не собираюсь тянуть время всякими юридическими проволочками. Мне нужен тот, кто раскроет это дело. — Она замолчала, а потом вдруг спросила: — А Джульетта не возражала, чтобы ты приехал?
— Я ей не... — замялся я. — Она не знает. Ей не нравится, когда я связываюсь с... разведенными убийцами.
Я прекрасно понимал, что именно взаимная ложь разрушила наш брак с Эрин, и будет неправильно начинать с Джульеттой таким же образом. Но покаяния в чем-то похожи на утреннюю гимнастику: этим можно заниматься лишь в ограниченный промежуток времени, но стоит один раз пропустить, и потом становится труднее собраться с духом.
Эрин издала странный звук, смесь икоты, смешка и всхлипа, а потом натянула на себя одеяло, растерявшее, должно быть, три четверти прежнего тепла. Я заметил, что ее волосы, подстриженные короче, чем раньше, до линии подбородка, тоже слиплись в зловещий темный клубок. Потом снова перевел взгляд на нее и понял, что она пристально смотрит на меня. Ее глаза налились кровью, и все лицо тоже было в крови.
Тут до меня дошло, что ее отрешенность была не напускной, чтобы произвести на меня впечатление, а совершенно искренним безразличием к тому, какую эмоцию выбрать: страх, страдание или, может быть, чувство вины, усталость, печаль и, конечно же, злость.
— Они не разрешают мне принять душ, — пожаловалась она с кислой гримасой и потянула за слипшийся в щупальце клок волос. — И почистить под ногтями. Говорят, это улики.
— Мне нравился Лайл, он был для тебя хоро...
— Тебе не обязательно это говорить.
Мы сидели в тишине, такой же удобной, как эта койка, то есть совсем неудобной. Я посмотрел