Несмотря на то что здание колледжа построено специально для студентов, причем всего лишь четыре года назад, угловая комната Марианны с двумя внешними стенами явно продувается насквозь. Ночью матрас, словно недовольный тем, что на нем лежат, выдыхал холод всякий раз, когда она ворочалась и металась, а на указательном пальце ее левой руки уже зловеще зудит красное пятнышко. К сожалению, ее именная стипендия — двадцать фунтов в год — хотя и весьма радует, однако не позволяет раскошелиться на лишнее ведерко угля, так что придется довольствоваться теплом от огня, который служительницы разжигают дважды в день, — если она решит остаться, конечно. Вот такой перед ней стоит выбор: учиться в колледже Сент-Хью, продвигаясь к цели всей своей жизни и продолжая громоздить одну ложь на другую, либо отказаться от этой дурацкой затеи, вернуться в дом отца — приходского священника, и еще три года упражнять мозги, преподавая в воскресной школе и составляя приходской информационный бюллетень. Интересно, что сейчас делает отец? Может, готовит проповедь или завтракает пончиками, щедро намазанными кислым-прекислым крыжовниковым вареньем, которое Марианна варила летом. Миссис Уорд, у которой по четвергам выходной, наверное, поехала с внучкой к друзьям в Абингдон.
Марианна бросает взгляд на одинокую открытку, стоящую на каминной полке. На ней изображена Прозерпина кисти Габриэля Россетти [3], стыдливо склонившая голову над зажатым в руке надкушенным гранатом. Она, Марианна, в точности как эта богиня подземного мира, поддалась искушению (в ее случае — соблазну трехлетней учебы) и теперь должна заплатить за это разлукой с домом на целых полгода. Впрочем, на этом сходство между ними и заканчивается. Марианна прекрасно понимает, что никакая она не богиня и не романтическая героиня. Пусть ее и окрестили в честь Марианны из романа Джейн Остин, но той страсти и энергии, что у тезки, в ней и в помине нет. Увы, у нее гораздо больше общего с Марианой Теннисона [4] — той несчастной, что сидела под замком в башне, сходя с ума от страсти и ожидания. И уж конечно, ни одной из этих героинь не приходилось беспокоиться о цене на уголь… или об обмороженных пальцах.
Глядя в зеркало, Марианна видит ничем не примечательную девушку с тяжелыми веками, плоской грудью и волосами цвета жидкого чая. Девушку в подержанной студенческой мантии, в туфлях, которые ей не совсем по ноге, вступающую в жизнь… не вполне свою.
* * *
В комнате напротив Марианниной Теодора Гринвуд, которую родные и друзья ласково называют Дорой, мысленно поздравляет себя с тем, что ее одежда полностью соответствует требованиям к студенческой парадной форме Оксфорда, хотя внимательный глаз мог бы заметить искусно завязанную на шее черную ленту и приколотую к лацкану серебряную брошь с бриллиантовой крошкой. Длинные, по пояс, волосы туго заколоты, ни одна прядь не выбивается из прически.
Как легко и просто жилось бы на свете, размышляет Дора, будь у нее и внутри все в таком же образцовом порядке. Если бы брат мог видеть ее сейчас, он посмеялся бы над ее квадратной шапочкой, назвал бы ее старой девой и надвинул шапочку ей на глаза. Бедный Джордж! Сейчас он уже окончил бы Джезус [5] и управлял типографией вместе с отцом. Но если бы Джордж пережил битву при Камбре [6] и все последующие смертельные опасности, она здесь вообще не оказалась бы: отец бы ни за что этого не допустил. Другая, провинциальная Дора, вероятно, день за днем разливала бы чай, играла в вист или демонстрировала наряды в церкви (и ни слова о романах, Дора!).
Но Джордж не пережил битву при Камбре, и Дора осталась единственной хранительницей их детства, игр, глупых записочек, эгоистичных ссор. Даже сейчас, через три года, ей все еще трудно смириться с тем, что Джорджа с его неуемной бравадой больше нет на свете. Что он, как тысячи других, день за днем встречал грудью шквал раскаленного свинца, клинков и снарядов, пока его не разнесло на куски. Как это может быть, что ее брата — красавца и баловня, от которого пахло травой, по́том и сигаретами, который каждый раз клялся и божился, что ее мяч пролетел мимо, хотя он совершенно точно попал в цель, который за всю жизнь написал ей всего одно письмо, — нет и уже никогда не будет?
Впрочем, писем у нее, к сожалению, довольно — есть над чем поплакать. Страницы, исписанные корявыми буквами, расплывшимися от слез, письма, уже столько раз раскрытые и сложенные снова, что истерлись на сгибах в пыль. Все от Чарльза — от того, кто был бы сейчас ее мужем, не окажись жизнь такой подлой и жестокой. От Чарльза, который сейчас изучал бы юриспруденцию в Куинз-колледже. Самого видного курсанта в гарнизоне, выбравшего ее (ее!) из всех девушек в городе. Того самого Чарльза, который уводил Дору в заросли папоротника, где она чувствовала себя такой живой, такой обостренно чуткой, такой открытой и готовой к тому, что простой, привычный, знакомый мир вот-вот сделается блистающим и пьянящим. Она до сих пор хранит в памяти сладкий фруктовый привкус его губ, теплое дыхание, щекочущее шею. Будь Чарльз жив, у нее никогда не возникло бы желания учиться в Оксфорде. Даже в голову бы не пришло.
Так зачем же она здесь? По многим причинам. Чтобы быть ближе к Джорджу и Чарльзу. Чтобы убежать от безысходного горя матери и своей зависимости от нее. Чтобы читать, учиться, заниматься спортом — будто снова вернулась в школу, в те дни, когда мир еще не рухнул. И потому что не торчать же дома, превращаясь в одинокую старую деву из хартфордширского ярмарочного городка, даже не пытаясь начать встречаться с кем-то еще, — хотя она все равно не в силах отыскать в себе ни капли интереса ни к одному мужчине, кроме того, которого уже никогда не будет рядом.
Чувствуя, как от горя ломит виски и перехватывает горло, Дора закрывает крышку измятой жестянки из-под сигарет, где у нее хранятся шпильки, и принимается расставлять в шкафу теннисные туфли и хоккейные ботинки. Складывает в комод пояса, чулки, комбинации, панталоны и сорочки, а завернутый в папиросную бумагу корсет (прощальный подарок матери) засовывает под одеяло в глубине шкафа. Затем размещает в алфавитном порядке романы на полке, вспоминая, с каким удовольствием разбирала, сортировала и переставляла книги в библиотеке, где работала волонтером во время войны. Воссоздавала порядок из хаоса, как в шекспировской пьесе.
На часах уже