Наконец люди постепенно привыкли к тому, что по городу шляется одноногий парень и перестали меня замечать, словно я стал частью улиц. Патриоты нужны на войне, а здесь меня даже не хотели брать на работу.
— Ты же понимаешь Ник, — говорил один из моих старых приятелей. — Они тебя боятся.
Но сидеть дома я не мог. Тяжело осознать, что в свои девятнадцать, я оказался никому не нужным. Мне было где жить, у нашего семейства неплохой дом за городом, я там давно уже не был, Фрэнсис говорил мне, что он так и пустует.
Но даже отец избегал меня, ему было неловко находиться со мной в одной комнате или спрашивать о чем-то.
И я решил податься в религию, но не смог найти в ней ответов. Либо я плохо искал, либо это и вправду не для меня.
Вообще, любое убийство, даже в угоду интересов или защиты родины означало грех, так я читал в одной книге. Но я не чувствовал за собой никакой вины. Пусть парни из Белого дома поправят меня, если я не прав.
Я на себе испытал чувство отчуждения во всем, когда перед твоим носом закрывались двери, но делалось это вежливо и с улыбкой.
Что насчет матери? Глядя на меня, она пыталась уберечь Фрэнни. Удалось ли ей это сделать? Не думаю. Он пережил, что-то пострашнее войны. Мы еще до этого дойдем.
В один день, наконец пружина, что все еще сдерживала меня вылетела…
Николас Эйверитт молча показал запястья, на которых красовались здоровенные рубцы. Он усмехнулся:
— Стоило придумать что-нибудь получше, например застрелиться, хотя и в этом случае шансы не всегда велики, а вот осколок от бутылки был как раз под рукой. Да и я опасался, что если не сделаю это сейчас, то передумаю. Кто-то называет суицид слабостью, но поверь мне Джонни, нужно быть достаточно сильным, чтобы заглянуть в глаза смерти раньше, чем она помашет тебе рукой.
Больница уже стала для меня вторым домом, благо моя страховка покрывала лечение. Фрэнни таскался ко мне, принося еду и подолгу сидел, не говоря ничего. И нам было просто. Мне не приходилось искать перед ним оправданий или что-то доказывать. Он глядел на меня восторженно, восхищаясь каждому моему сказанному слову или жесту. Он даже приводил ко мне своих друзей, поглядеть на ногу или на то, что мне удалось привезти с собой. Скажу тебе сразу, я не занимался мародерством, каждая вещь, что была у меня, это своего рода память, что оставили после себя те, кто так и не вернулся. Хотя может им повезло больше всего… все что происходит в Вегасе остается в Вегасе, так говорят?
Спустя год после моего возвращения, я таки приучил себя улыбаться и отвечать, что, все ровно! Это нравилось людям, а взамен они давали возможность не чувствовать себя чужим.
Мне доверили охранять ювелирный магазин на Десолейт-стрит, ее еще называют «Три бакса», в честь магазинчика, где можно купить, что угодно по цене три доллара.
В Уэллстоне на моей памяти не было серьезных преступлений… во всяком случае раньше, и я просто сидел в зале с кучей побрякушек и читал книги. Такая жизнь меня более-менее устраивала, я что-то делал, за это давали деньги и говорили спасибо. А вечерами я тратил их в баре и все повторялось заново. До поры до времени…
Фрэнни залетел с испуганными глазами в магазин, когда я держал в руках стакан сока и расхаживал протез, который мне подарили от общества помощи ветеранов. Кажется, он пытался что-то сказать, но ему никак не удавалось, он только заикался и тянул меня на улицу. Я подождал пока тот придет в себя, дал ему выпить сока, затем шутливо предложил сигарету. Но ему было не до смеха, он был весь в грязи, а с рюкзака свисал оторванный карман.
— Ник… Н-н-н-ик! Т-т-т-ам т-т-т-акое! — тянул он с гримасой ужаса на лице. Фрэнни был известный плут и мог разыграть любого, но в тот момент он и вправду выглядел напуганным. Он напомнил мне одного парня по прозвищу Люси, его так назвали, за мягкий характер. Парень хотел сбежать в Канаду, но его замели за мелкий штраф и вот он, огромный детина шести футов роста, стоял и трясся от страха перед коротышкой-сержантом, который всячески его унижал.
— Черт возьми Фрэнни, ты что барабанщик Лед Зеппелин?
— Н-н-н-ик… Н-н-н-ик! — повторил он. Кажется, еще немного и парня хватит удар. Я усадил его на стул и принес с магазина по соседству мороженое. Слизывая таявшие подтеки, стекающие по вафельному рожку, Фрэнни все еще был напуган, он вздрагивал каждый раз, когда слышал звон, висевшего на двери колокольчика и поджимал ноги под стул, выкручивая носки ботинок внутрь. Сейчас его не волновало, что ему достанется от мамы за испорченный рюкзак, из-за такой глупости он бы не стал бежать в другой конец города. Я решил, что будет лучше, если его не беспокоить, и он просидел со мной до конца вечера.
— Ник, — позвал Фрэнни, когда мы шли домой по улице.
— Если не готов, лучше молчи, — проговорил я. В одной руке я нес его портфель, а в другой банку пива, которую размеренно опустошал.
— Это все Роб, — буркнул он с презрением. — Я лишь хотел, чтобы им было весело и отвел их туда… а он начал кричать, а потом толкнул Сэнди…
Я остановился на дороге, испытывая чувство беспокойство.
— Куда?
— Вон, — указал Фрэнни пальцем на крутой холм, который был виден с любой точки города. И нужно было преодолеть немало усилий, чтобы вскарабкаться по нему. Я посмотрел на штаны брата, грязь на них успела высохнуть и скреблась о застывшие складки. А ведь парень не врет. Он и вправду был там. Для меня это стало первым тревожным звоночком. Но я его не заметил…
Мужчина вздохнул так, словно разом пропустил через себя накопившееся с годами сожаление.
— Знал бы я тогда, что там на самом деле творилось, смог бы исправить если не все, то многое.
—Этот