Мифы продолжают распространяться, но какова правда? Беттельхайм говорит, что сопротивлявшихся было «очень мало»; Арендт называет это сопротивление «удручающе малочисленным» и «не нанесшим вреда нацистам».
Тем не менее именно эти «очень немногие» весной 1943 года в Варшавском гетто более двух месяцев сдерживали генерала Юргена Штроопа и его команду из 1000 танкогренадеров СС, 1000 человек кавалерии СС и двух артиллерийских подразделений, имея при себе лишь несколько пистолетов, ручные гранаты, бутылки с зажигательной смесью и много еврейского мужества.
Именно этот «безвредный» характер еврейского сопротивления заставил даже Геббельса признать: «Теперь мы знаем, на что способны евреи, если у них есть оружие».
Именно эти «удручающе малочисленные» 25 000 еврейских партизан сражались в лесах и горах Польши, России, Венгрии, Чехословакии, Франции, Греции, Бельгии и Италии. Некоторые из них сформировали независимые еврейские национальные отряды, где еврейские партизаны действовали под руководством еврейских командиров. Однако большинство партизанских отрядов представляли собой смешанные группы, в которых евреи сражались вместе с поляками, русскими, украинцами, французами, итальянцами и прочими.
Из 25 000 партизан многие выжили. Мой отец был одним из них. Ирвинг Портер (Исроэль Пухтик), которого в подполье называли Залонка, был командиром в знаменитом отряде Крука, которым руководил украинский командир Николай Конищук
(Крук). Они воевали с середины 1942 года до начала 1945 года в окрестностях Маневичей, на Волыни (УССР).
Это история моего отца. Она вполне могла бы быть и историей его товарищей, проживающих сейчас в Америке, Канаде или Израиле, включая таких партизан, как Дов Лорбер (Сиэтл), Аврум Лерер (Кливленд), Моше Крамер (Филадельфия), Исаак Аврух (Денвер), Моше Флеш (Монреаль), а также Абба Клурман, Ицик (Ицхак) Куперберг, Вова Верба, Иосиф Цвейбель, Чарли Заруцкий, Аврум (Авраам) Пухтик, Давид Блауштейн (Тель-Авив), Аврум и Берл Финкель и многие другие.
Мой отец родился в маленьком городке, который так и назывался – Городок, в 1906 году, в том же году и в таком же штетле, как вымышленная Анатевка из популярного фильма «Скрипач на крыше». После просмотра этого фильма я с ликованием спросил отца: «Классный фильм, да, пап?» Он охладил мой энтузиазм, сказав: «Классный? Так оно и было. Это был не пикник».
Мы живем в эпоху, когда наши достаток и свобода способствуют тому, что мы прославляем и романтизируем европейский штетл, но тем не менее надо помнить, что жизнь в нем была тяжелой и опасной. Мой отец был одним из восьми братьев и сестер; его отец был бедным сапожником. После огромного потрясения, каким стала Первая мировая война, в возрасте 21 года он вступил в ряды польской кавалерии и был одним из немногих евреев в этой армии. После четырех лет службы он устроился текстильщиком и стал откладывать деньги на приданое для своих старших сестер.
В связи с этим ему пришлось отложить собственную свадьбу с возлюбленной его детства Файге (Фей) Мерин. Они наконец поженились в 1937 году, за два года до нацистского блицкрига на территории Польши. Затем он работал в колхозе на русских коммунистов до 1941 года, когда в этот район пришли немцы, и в 1942 году ему пришлось принять мучительное решение оставить семью, уйти в леса и присоединиться к партизанам. Я родился в разбомбленном госпитале в Ровно, небольшом городке недалеко от Маневичей, позже, 2 декабря 1944 года, за несколько месяцев до окончания войны.
* * *
Когда пришли нацисты, я жил в Маневичах, городке с населением 2000, максимум 2500 человек. Сначала они пришли для того, чтобы убить мужчин; потом они пришли в пятницу вечером, чтобы застать нас врасплох, и забрали женщин, детей, стариков и тех немногих мужчин, которые остались.
Мы думали, что их отправят в трудовые лагеря, но позже узнали, что их вывели за город, велели выкопать большую яму, а потом нацисты их убили и закопали.
Когда ты сбежал?
В среду, за два дня до их прихода, я решил бежать. Я выбросил свою куртку с желтым куском ткани, которую должны были носить все евреи, заправил штаны в сапоги, как украинский крестьянин, взял ведро, прошел мимо украинских охранников, как крестьянин, и побежал в лес.
Немцы впервые пришли в 1941 году, чтобы забрать только мужчин. Они убили 375 человек. Позже, летом 1942 года, они пришли снова, в этот раз вытащив на улицу женщин и детей.
Они выгнали их в пятницу вечером. Они знали, что семьи будут вместе и что они застанут их врасплох. Они убивали евреев, потом под звуки оркестра и праздничный гул они забирали еврейское имущество. Закончив в одном месте, они переходили в следующий городок.
В этот момент я решил, что не собираюсь вести себя как животное. Я собираюсь отомстить [он здесь использовал слово некума]. Я сбегу, даже если придется оставить свою семью.
В тот вечер пятницы 1942 года немцы убили двух моих дочерей (твоих сестер), мою мать, моего отца, четырех сестер, моих бабушку и дедушку – 25 членов моей семьи. [Его братья, Моррис, Борис и Леон, уехали из дома в 1920-х и 1930-х годах в Чикаго и в Буэнос-Айрес, Аргентина.]
Что ты чувствовал, покидая свою семью?
По сей день я чувствую себя виноватым. Я не испытываю стыда оттого, что убивал нацистов или мстил украинцам (которые сотрудничали), но мне стыдно за то, что я оставил свою семью. Разве оттого, что мои родители и дочери умерли, а я остался жить, я чем-то отличаюсь? Нет, мы одинаковые.
Возможно, я не помог бы им, если бы остался, но, по крайней мере, мы были бы вместе.
Что произошло после твоего побега? Сразу ли ты нашел партизан?
После побега в лес я прятался несколько недель у друга-нееврея – украинца, который жил в другом городе. Он дал мне ружье и 150 патронов. Оружие было на вес золота, за ружье можно было бы дать миллион долларов, и то было бы мало!
Я сказал ему, что не ручаюсь за себя, я хотел отомстить. Моя жизнь ничего не стоила. Я бы сжег его дом и убил его, если бы он не дал мне ружье. Он испугался и отдал ружье.
Вскоре я нашел группу из примерно 50 человек, у которых было всего два ружья. В течение трех месяцев эта группа росла, пока в нее не вошли 200 бойцов (около