Он подошёл к своему стулу и опустился на него.
— Ты, Павел, свободен. А твоя подруга ещё немного задержится. Нужно с ней кое о чём поговорить.
Когда он закончил, дверь караулки открылась и внутрь вошла ректор. Виктор Петрович попросил Андрея проводить меня до моей аудитории. Выходя в вестибюль, я остановился у выхода и взглянул на Сашу. Она выглянула из-за спины ректора и посмотрела на меня, а потом дверь передо мной закрылась.
Мы с Андреем миновали вестибюль, в котором располагалось сейчас с десяток дозорных, поднялись по лестнице и пошли по центральному коридору второго этажа.
— Виктор Петрович старается удержать ситуацию под контролем, — сказал Андрей, идя со мной вровень. — Сейчас очень трудное положение у нас, поэтому он всячески старается откинуть всё, что может помешать ясно видеть основные задачи. Но это не значит, что он не верит в то, о чём вы говорите.
— Хотите сказать, он просто делает вид, что не верит? — спросил я, задумавшись.
— Он делает вид, что его заботят куда более приземлённые вещи, — Андрей посмотрел на меня и остановился. — Обеспечение защиты и порядка. На этом человеке и держится вся наша жизнь. Ни на профессуре, ни на ректоре. Все бы мы давно уже сгинули, если бы не его организация. И его жёсткость, его скептицизм следует принимать как должное и необходимое для нас самих же. Он не впадает в крайность и старается рассуждать взвешено, когда того требуют обстоятельства.
— Ну а вы верите нам? Верите в то, что здесь поселилось что-то непонятное… Что-то страшное?
Андрей некоторое время молчал, отведя взгляд куда-то в сторону. Ответил он не сразу.
— Я думаю, проблема находится не только там, снаружи. Но та проблема явная для нас – это мутанты. А проблема внутренняя – это то, что нам ещё не понятно, а потому и является проблемой как таковой. И может быть, это и не проблема на самом деле, — он слабо улыбнулся.
— Поэтому мы и пошли туда, в библиотеку. Чтобы понять, разобраться.
— Но вы подвергли себя смертельной опасности. Здесь каждая жизнь имеет свою цену, и нельзя ей так безответственно распоряжаться.
— Я понимаю.
Андрей снова замолчал, смотря на меня, потом прошёл с мной ещё несколько шагов и спросил:
— Какого это было – без факела в тумане?
Я подумал и спустя минуту ответил:
— Как без солнца. Холодно, словно бредёшь впотьмах. Но вокруг обычная темнота, которая скрывает за собой что-то, но сама из себя ничего не представляет.
Мы подошли к повороту в другой корпус и остановились.
— Может, я лучше на стену? — сказал я. — Опасность ещё не миновала, они могут снова полезть.
— Сейчас уже утро, твоя смена, по подсчётам, уже вот-вот закончится, поэтому не имеет смысла. Да и отдохнуть тебе нужно, как и Саше. Вы многое пережили за эту ночь. Так что иди в аудиторию и ложись спать.
— Я не хочу спать.
— Ну и плохо.
Андрей пошёл обратно, а я остался возле входа в другой корпус. Потом обернулся и сказал:
— Я думаю, держать кого-то взаперти сейчас уже не имеет смысла.
Охранник остановился в десяти шагах от меня и обернулся тоже.
— Ты про Григория?
Я кивнул.
— Я поговорю с Виктором Петровичем. С тобой согласен, смысла держать его под присмотром нет. Только человека нужного лишаемся.
Потом он удалился, а я медленно пошёл по коридору, где располагалась моя аудитория. Возле неё дежурил один из студентов. Сидя на стуле и держа в руке длинную палку – непонятно зачем – он смотрел вперёд и словно не слышал приближающихся шагов. Это мне было на руку: я молча прошёл мимо него и направился дальше, так как заходить к себе мне сейчас не хотелось.
Я поднялся на третий этаж и пришёл в коворкинг. Здесь было абсолютно пусто и слишком темно. Тускло горящие серым светом окна не могли рассеять здешний сумрак, окутавший большое помещение и жадно поглотивший его самые дальние углы. Из всех свечей, стоявших возле стен, горели всего две, а остальные потухли. Видимо, от безнадёжной борьбы с этой тьмой. А может, это не просто тьма? Не обычный мрак уходящей ночи, а тоже что-то живое, имеющее свою собственную волю?
Я взял свечку со стола, аккуратно поднёс её к жестяной бочке в центре, присел и начал складывать поверх уже остывшей золы хворост, а потом поджёг. Огонь неохотно разгорелся; замерцали его отсветы на полу, белых столбах и потолке, начали впитываться в темноту и разбавлять её, и та недовольно расступилась вокруг вновь вспыхнувшего островка тёплого света.
Я молча сидел и смотрел на огонь. В нём всплывали на поверхность различные образы и переменялись в пламени: вырванный из, казалось бы, не таких далёких времён старый мир с его цветущей зеленью, лазурным небом и свежим приятным воздухом, а потом – искорёженные, изуродованные петлистые ветви деревьев, мёртвая трава и огромная рана посреди треснувшей дорожной ленты – уходящая глубоко в землю, словно от застрявшей в теле большого человека пули, навек оставшейся в нём и причиняющей своему носителю нестерпимые муки; чистые этажи цитадели знаний, запах от тысячи книг в читательском зале – и новое пристанище для страшных исчадий, которые ныне поселились там. И самый последний образ – мой друг Виталик: он смотрел на меня через огонь, и мне показалось, что за ним возвысилась длинная серая фигура, неимоверно худая, безмолвная. Потом она ступила вперёд, загородила собой моего товарища и взглянула на меня. На её вытянутом лице лоснились чёрные миндалевидные глаза. И в этих глазах, в этих чертах лица я, к своему ужасу, обнаружил признаки разума…
Что это за существо, явившееся в этот погибший мир? Имеет ли оно какую-то связь с тем, что стало происходить с нами в последнее время? Мне вспомнился недавний разговор возле костра в одном из моих караулов – слова Антона и его привидение. Его ли тень он увидел в прорези заделанных дверей тогда? А если его, то почему этот силуэт не заметили караульные сверху? Ведь его сложно было не заметить из-за длины, да и туман расступается перед площадкой