Виктор Петрович вцепился зубами в фильтр, и мне показалось, что он решил раздавить сигарету одним сильным укусом. Потом он вытащил её, сбросил пепел в урну и продолжил:
— В центральном атриуме громоздился какой-то кристалл, двумя этажами в высоту, светящийся весь такими переливами внутри. А вокруг ошмётки из бетона и частей крыш. И ещё эти… словно в спячке пребывали… — лицо старого охранника разгладилось, глаза раскрылись, а губы словно застыли. Оттенок лица, как мне показалось при багровом освещении, стал бледнее. — Стояли то тут, то там как истуканы. Высокие такие, худые. Я сначала подумал, что это люди были. Присматривался всё, присматривался, и хотелось внутрь зайти, увидеть их вблизи. Почувствовать… — голос его стал каким-то сухим и монотонным, лишённым интонации, как у глухого. — Меня оттащили, как и ещё двух засмотревшихся. Хорошо, нас много тогда было. В одиночку там не выстоять. Когда мы возвращались, то голова гудела адски.
Виктор Петрович вынул сигарету изо рта, потушил об пол и кинул в урну. Его голос тут же наполнился былой жесткостью, а на лицо вернулись прежние краски.
— Того места мы отныне сторонимся, носа туда не суём. Не знаю, что за хрень там образовалась, но видимо она как-то действует на мозги. Людей мы не увидели в округе, зато увидели местных «питомцев» из цирка. Но я до сих пор не уверен, что из этого всего опаснее… — Он снова ненадолго замолчал, глазами цепляясь за что-то невидимое, невесомое в воздухе. — Во время нашей последней вылазки мы поняли, что запасы в гипермаркете подходят к концу. Всё растащили. Третьяк тогда, второй командир, предложил осмотреть другие места. И косвенно указал на торговый центр. В общем, разругались мы тогда с ним серьёзно: я был решительно против того, чтобы соваться туда, а он все пугал голодом и возможными последствиями. Нам пришлось разделиться. Он со своими отправился к торговому центру, а я же остался со своей группой в гипермаркете, ждать. Час прошёл – связи нет, два – связи нет. Мы прождали часа четыре, наверное. Условились, что те должны выходить на связь после каждого часа. Потом, когда ждать уже оставалось опасно, так как ночь наступала, я повёл своих обратно в университет. Когда сюда пришли, я заперся в караулке, полностью во всём обмундировании, даже противогаз не снял, держал рацию в руке и всё ждал. Своим тоже приказал не расходиться. Мы были готовы сразу же сорваться, если что. Но когда Третьяк так и не вышел на связь, я понял, что что-то произошло.
Виктор Петрович посмотрел на меня. Посмотрел прямо в глаза:
— Погибли они все, или чего хуже.
Я молча смотрел ему в глаза, а внутри всё сжималось спиралью из острой колючей проволоки. Я сделал один большой глоток; алкоголь постепенно разморил меня, однако ни о каком подъёме настроения и речи не шло. Стало только хуже.
— Вот что там в этом торговом центре. Смерть да и только, — заключил Виктор Петрович. — Когда ты мне рассказал о мутанте, которого в библиотеке встретил, я сразу узнал его по описаниям. Они словно в спячке пребывали. А сейчас это адово свечение хорошо видно даже через дорогу. Уж не знаю, что там сейчас творится, и узнавать не хочу. А эти твари… Может, пробудились они. Сами или кто-то их пробудил, не знаю. Но всё это не случайно: пропажа группы и появление одной из тех тварей. Есть в этом какая-то причинно-следственная связь.
Он медленно поднялся и чуть потянулся. Ещё раз осмотрел гуляющую массовку студентов и потом обратился ко мне:
— Я тебе об этом рассказал, так как ты и сам уже что-то да понял. И видел. И ещё потому, что завтра идёшь вместе с нами. Но не вздумай шелестеть об этом налево и направо, понял?
Я лишь молча кивнул. Говорить сейчас вообще не хотелось, особенно с кем-то.
— Вот и хорошо. Ладно, отдыхай. Набирайся сил перед завтрашним днём. Их потребуется много.
И Виктор Петрович ушёл. Я остался сидеть на скамье – один, с запревшей стеклянной бутылкой в руке, на дне которой переливались остатки напитка. Сейчас я чувствовал, что меня засасывает куда-то в бездну, вырывая из реальности: все голоса слились в один нескончаемый гомон; лица обезличились, превратились в одну сплошную бесцветную реку. Они сменялись перед моими глазами, плыли в одном направлении. И мир вокруг словно превратился в какую-то жидкость, что медленно и вязко текла сквозь тонкое сито, переливаясь и пульсируя перед глазами.
Я почувствовал, что меня начало мутить. Тяжело поднявшись, я оставил бутылку у скамейки и пошёл через центр, врезаясь в тела других студентов, не замечая их перед собой и не слыша их возмущение в свой адрес. Добрёл до туалета – слава богу, что он был и здесь, – закрылся в одной из кабинок из белого кафеля и прислонился спиной к двери.
А потом меня смачно вырвало.
Я лежал на своём матрасе, подперев руками затылок и смотря в тёмный потолок. Снаружи давно сгустились сумерки, комната тонула в непроглядной тьме, но глаза никак не закрывались. Сон предательски не подступал, хотя должен был.
Мой сосед словно являлся моей точной копией: Григорий, как и я, молча уставился в потолок и тоже не спал. И каждый из нас думал о своём: я – о завтрашнем походе, который вполне вероятно может закончиться смертью; а Григорий – о чём-то важном, ибо каждый раз перед сном он постоянно о чём-то говорил, но в этот раз был нем как рыба.
Так мы и лежали во тьме. Время ползло, словно ленивая улитка. За нашей дверью стояла абсолютная тишина; в коридоре не было ни души. Все студенты разбрелись по своим комнатам, и те из них, изрядно выпившие, уже спали мёртвым сном. Без сна были, наверное, только мы с Григорием, а