– Но вы и не летите меж звезд на миллиарды световых лет в неизвестность, – замечает Эшли.
– Да, не летим, – соглашается Гудрун. – Но в скором будущем, я уверена, в бесконечность уйдут сотни и тысячи подобных «Андромеде» обитаемых сфер с единственной целью поиска знания и гармонии.
– И не вернутся?
– Нет, не вернутся. Вы задумывались, почему именно космические исследования всегда были маркером человеческого прогресса, причем даже в те времена, когда еще не решенными оставались многие социальные и экологические проблемы Земли? Почему и сегодня мы так стремимся все дальше и дальше, за грань бесконечности? По сей день дно земных океанов мы знаем хуже, чем поверхность вдоль и поперек изъезженных Венеры и Марса, Плутон незнаком для нас более, чем иные планеты за тысячи световых лет от Солнца, но мы не останавливаемся в движении ко все более дальним и неизведанным рубежам, вплоть до попытки достичь пределов Вселенной.
– Может быть, потому что непостижимость Вечности и Бесконечности – главный вызов нашему разуму? – негромко произносит Ли Вэй.
– Да, так. Но я думаю, что основная причина в том, что так проявляется наша истинная природа. Мы – вечные странники, неутомимые открыватели нового, создатели сказок и песен, созерцатели звезд. Вот настоящая суть человека! Сидеть сиднем, набить зерном закрома, переждать зиму, потом еще одну, и еще, до самой смерти – идеалы аграрной культуры, от тяжкого груза наследия которой мы с таким трудом избавились, возродившись из потребителей в Исследователей и Творцов. Мы сделали шаг за пределы земного круга, начали селиться в других мирах: почти десять миллионов сейчас живут на Марсе, больше ста тысяч человек населяют летающие города в атмосфере Венеры, десятитысячные колонии разбросаны на сотни световых лет по Галактике – но и это все полумера, дань старой привычке, как эти наши яблони на «Андромеде», попытка осесть на чужой, но все же земле. Великий Циолковский сказал, что наша планета – колыбель разума, но нельзя вечно жить в колыбели, и люди не останутся на Земле. Это естественный ход эволюции человечества, освобожденного от застарелых недугов ограниченности, неофобии, стяжательства и войны, от рудиментов крови и почвы. Здесь, на «Андромеде», у нас есть все, что нужно человеку для полной гармонии: чистое творчество, чистое познание, чистая страсть – и подлинная свобода. Быть может, когда-то такие станции станут автономными и тоже получат субквантовые двигатели, которые смогут уносить нас на миллионы световых лет; или в наших космических странствованиях мы откроем новые способы путешествия через пространство и время, или будем двигаться, подобно планетам и звездам, захваченные силами притяжения галактических кластеров. Быть может, когда-то нам не понадобятся звездолеты; мы сами станем Космосом или даже его Творцами; возможно, что, повинуясь спиральной динамике эволюции, мы когда-то снова остановимся на пути – но не раньше, чем достигнем его последних пределов.
Андромеда на древнегреческом означает «память о человеке»; мы помним не только о том, каким он был когда-то и есть сейчас, но главное – о том, каким ему предназначено стать…
…Процесс зарядки энергоемкостей «Эволюции» занял 44 часа. Мы спали в гамаках под самым куполом сферы, открытые космосу и взглядам бесчисленных больших и малых светил; нас угощали белым хлебом, сыром, яблоками и вином; мы познакомились с философом «Андромеды – 1», совсем еще юным, почти мальчиком, похожим на мага:
– Люди прекратили войны, победили ненависть, освободились от рабства страстям, богатству, власти, привычкам, – говорил он. – Создали экономику дара, общество целостности и самоуправления, межзвездные станции и космические корабли, но так и не ответили на вопросы, заданные триста лет назад: сотворен ли мир и конечен, или вечен и бесконечен? Есть ли бессмертие или все разрушимо? Свободна ли воля? И есть ли Бог и Творец мира? Я полагаю, вы летите к краю Вселенной, чтобы найти ответы именно на них. Иначе это просто детская шалость разрезвившегося человечества.
Нас провожала Гудрун.
– Мне думается, мы не встретимся больше, – сказала она. – Но, если вы все же вернетесь, я буду рада увидеть вас снова.
Не могу объяснить, почему, но в этом не очень обычном напутствии мне почувствовалось больше искренней человечности, чем в любых слезах, пожеланиях, похлопываниях по плечу и объятиях.
Через четверть часа «Андромеда-1» осталась далеко позади, превратившись из громадного шара в едва различимую теплую каплю света, искру жизни посреди межзвездного холода. На корабельных часах был вечер 14 октября 2021 года; мы перешли на гравитационную тягу и стремительно стали удаляться от станции не только в пространстве, но и во времени: релятивистский эффект околосветовых скоростей отмеривал нам минуты, пока на Земле и на земных станциях проходили часы.
– Удивительная эта Гудрун, – поделилась впечатлением Зойка. – Но какая-то слишком небесная, что ли… Я бы так не смогла. Не смогла бы без солнца, без ветра, без соленых брызг и морского песка на коже, без того, чтобы можно было бежать, и бежать, и бежать босиком по земле, пока не устанешь и не упадешь на траву, а над головой чтобы жаркое небо и птицы, высоко-высоко…
– Я тоже бы не смогла, – вздохнула Лили. – Первобытные аграрии и дикарки мы с тобой, Зойка.
– А я бы, наверное, смог, – негромко заметил Ойуун.
– Акико говорит, мы бы тоже смогли, – сказала Юкико. – Мы бы даже согласились остаться там прямо сейчас.
7.
Через сутки полета на скорости в 0,92с энергопотенциал «Эволюции» достиг значений, достаточных для совершения первого субквантового прыжка.
– Наша девочка молодец, – сообщила Зойка. – Быстренько набирает вес. Можно делать уже первый взрослый шаг.
Первый шаг на миллиарды световых лет – и последний, совершенный в соответствии с оперативным планом полета. После него нас ждали неизвестность и абсолютная темнота.
Если взглянуть в визир обычного телескопа, то навстречу вам распахнутся глубины бесконечных пространств, полные неисчислимого множества звезд; инфракрасная обсерватория, снабженная монолитным зеркалом метров в десять или пятнадцать в диаметре, даст картину похожую, только на ней вместо звезд засияют мириады больших и малых галактик, набитых в ограниченное пространство горизонта наблюдаемой Вселенной так тесно, что кажется, будто они едва не соприкасаются краями своих шаровых и спиральных скоплений. Но вот мы увеличиваем макрокосмический масштаб до предела – и привычная нам картина непроницаемого, усеянного звездами мрака, исчезает; мы словно оказываемся внутри драгоценного камня в золотых и багровых нитях трещин, прожилок и сколов, сплетенных друг с другом на фоне цвета предгрозового