Пустоты в нашем мире куда больше, чем материи; по сути, он из нее состоит: межатомной, межпланетной, межзвездной. Пустые пространства между галактическими нитями называются войды: сотни миллионов или миллиарды световых лет совершеннейшего ничто, где нет ни галактик, ни звезд, где даже экзотическая материя разрежена до минимальной плотности, где почти разорваны связи любых сильных и слабых взаимодействий. Тут нет ничего; только тьма.
Навигационная стратегия экспедиции, учитывая опасность, связанную с мощнейшим энергетическим импульсом, и беспрецедентную дальность субквантовых переходов, которая чрезвычайно затрудняет прогноз на точку выхода, предполагала перемещение от войда к войду с сохранением условного вектора курсового движения.
Как сказал Айхендорф, мы собирались скользить между нитями, из которых соткана ткань мироздания.
Первым на нашем маршруте был Супервойд Гончих Псов – исполинская пустота, протянувшаяся более, чем на полтора миллиарда световых лет; за ним – Холодное Пятно или Сверхпустота Эридана, что в десяти миллиардах световых лет от Земли; немыслимые размеры этих образований позволяли обоснованно предположить, что период схождения и расхождения галактических кластеров соизмерим с расстояниями между ними, а значит, с большой вероятностью мы действительно окажемся внутри войда, а не в центре какой-нибудь новой галактики. Но что будет дальше, предположить не брался никто; предстояло импровизировать, надеясь на собственные опыт и интуицию, и на вычислительную мощность Лапласа, который будет прокладывать дальнейший курс между войдами в таких областях и пространствах, которые скрыты от человека не только расстоянием, но и временем.
Я помню наш первый субквантовый переход на миллиарды световых лет: это было 15 октября 2021 года, ровно в 20.00 по бортовому времени «Эволюции». Как я уже говорил, существует множество версий того, что происходит, когда звездолет исчезает в одной точке пространства, а потом возникает в другой на расстоянии, которое свет преодолевает за время, равное рождению и гибели народов, цивилизаций и целых звездных систем; один философ – интуитивист предположил даже, что астронавты на борту корабля каждый раз умирают, а потом возрождаются вновь, но другими – концепт слишком сложный и небесспорный, чтобы снискать популярность у звездолетчиков. Есть и множество вариантов субъективных переживаний момента прыжка: чаще всего это похоже на пробуждение от мгновенного сна или выход из глубокой задумчивости; порой случается легкая дезориентация в пространстве, которая быстро проходит; бывают случаи, когда экипаж не фиксирует вообще никаких ощущений настолько, что только благодаря приборам может удостовериться, что переход состоялся. Самым необычайным был эпизод, когда на «Тантре» после субквантового прыжка члены команды обнаружили себя идущими на посты, чтобы выполнить этот прыжок, но такие аномалии случались все-таки крайне редко, хотя сбой часов, причем в разной степени в различных частях корабля, частенько приходилось видеть и мне.
Я помню ощущение рубчатой стартовой рукояти в ладони. Помню, как Лаплас вел отсчет: полста восемь, полста семь, полста шесть…
Последний взгляд на привычный космос, который никогда не был еще так прекрасен, как в эти мгновения: яркие ближние звезды светят неистово белым сквозь оранжево-бурый полупрозрачный покров причудливо извитой туманности; галактики и светила словно расселись во вселенском величественном амфитеатре и смотрят на нас, и наводят бинокли, и если прислушаться, то различим будет шепот…
Тридцать пять, тридцать четыре, тридцать три…
«С Богом», – негромко сказал кто-то в наушниках; кажется, это был голос Айзека.
Тонкие пальцы Эшли лежат на кнопках контроллеров; она кажется спокойной, но я слишком хорошо знаю ее, чтобы в это поверить.
Подпрыгивает до красных значений стрелка на пульте энергоблока: Зойка подала максимальное напряжение на кольцо.
Тринадцать, двенадцать, одиннадцать…
На счет «ноль» я вдавливаю рукоять и поворачиваю ее вправо.
Первый шаг был сделан.
…Труднее всего оказалось привыкнуть к абсолютной тьме вовне корабля; она плотно прильнула к наружным экранам, куполу рубки и обсерватории, словно их просто заклеили наглухо плотной черной бумагой или накрыли солнцезащитной портьерой: не было видно ни искры, ни проблеска света, оптический визор наглухо залила темнота, и только на экране квантового телескопа по-прежнему можно было увидеть сплетение золотисто-багровых галактических нитей на бездонном фиолетовом фоне, что, конечно, заменой видам живого космоса не было ни в коей мере.
Впрочем, в первые недели полета нас это почти не волновало. С мраком мы свыклись; у научной группы было полно разных дел; во всех жило азартное ожидание, которое усиливалось два раза в неделю перед каждым переходом на 5 миллиардов световых лет. Приборы показывали, как «Эволюция» исполинскими прыжками двигалась сквозь галактические скопления, то исчезая в темной бездне одного безымянного войда, то появляясь в другом, словно зимний ныряльщик, который, набрав воздуха в грудь, погружается в черноту январской проруби, чтобы через минуту, отфыркиваясь и отдуваясь, вынырнуть из соседней. Наверное, энтузиазм этих первых недель и то, насколько, по-видимому, безупречно проходил наш полет, помешали воспринять серьезно странную аномалию, которую зафиксировали Зойка и сестры Сато сразу после второго субквантового перехода, в Холодном Пятне Эридана.
– Мы очень быстро набираем энергию, – сообщила Зойка. – Скорость зарядки энергоблоков выше максимальной расчетной раза в четыре. Ничего страшного, разумеется, просто довольно странно.
Проблематика накопления энергопотенциала была слабым местом стратегии движения через войды. В этих гигантских кавернах Вселенной ткань экзотической темной материи истончена до такой степени, что предсказуемо ожидались трудности с аккумулированием мю-каппа-мезонов, которых в войдах на единицу объёма пространства должно было быть почти на порядок меньше, чем в галактических нитях. На такой случай предусмотрен был план: сокращать количество переходов до одного в неделю, жертвуя временем при разгоне на субсветовых скоростях, а в крайнем случае изменить стратегию и принять решение о выходе в межзвездную область. Противоположный сценарий в таком контексте стал совершеннейшей неожиданностью.
На помощь призвали сестер Сато. Оказалось, что аномалия действительно имеет место.
– Акико говорит, что в Супервойде Гончих Псов плотность темной материи соответствовала базовым теоретическим гипотезам, – сказала Юкико. – Но уже в Сверхпустоте Эридана показатели внезапно резко выросли, а активность субквантовых волн перешла пределы всех предсказаний.
Мы сидели вокруг большого стола в библиотеке и рассматривали длинные полосы перфолент.
– Получается, что удельный вес экзотической материи и количество мю-каппа-мезонов в войдах выше, чем в галактических областях? – недоверчиво уточнила Лили.
– Да. Акико говорит, что это опровергает основополагающие постулаты космологической модели.
– Ну что ж, еще одна загадка! – хлопнул в ладоши Айхендорф. – Ведь за ними в том числе мы и летим, верно?
Впрочем, удовлетворительного объяснения найти так и не удалось. Ойуун пообщался с Лапласом; тот заверил, что все внешние датчики систем сбора и обработки информации работают безупречно, но объяснить космологическую аномалию тоже не смог; впрочем, от