* * *
Совсем уж наглеть не следовало. Мы отбыли не просто утром, а до рассвета. Детишки, услышав новость, проявили такой энтузиазм, что чуть сами не помчались собирать багаж и запрягать лошадей.
Я окоротила детский порыв, дала Лизе, Сашке и даже Алеше посильные задания. Сама же занялась гостеприимством. И господин полковник, и менее статусные посланцы Аракчеева были угощены, конечно же с соблюдением писаных и неписаных субординаций.
Долгая нервная дорога не способствует алкостойкости. Гости оказались разговорчивее, чем хотели сами. Так муж выяснил у сомнительного ротмистра, что тот имел инструкцию увезти меня без согласия, но отказался от намерения. Миша похвалил его за благоразумие и посоветовал добиваться отставки:
— Ваше подразделение не относится ни к армии, ни к полиции. Поэтому охота за беглыми, которой вы занимаетесь, незаконна и возможна лишь при условии покровительства известного лица, а такое покровительство бесконечным быть не может.
Подвыпивший собеседник согласно вздохнул. И поведал некоторые подробности гибели Минкиной. Свою версию, почти не отличавшуюся от сказанного Штерном, я услышала и от полковника.
Ну а о самой важной новости сентября я спросила для проформы. Да, увы, как и должно быть: в первый день осени Александр Палыч покинул Санкт-Петербург. Еще не зная, что навсегда.
* * *
Выехали рано, ехали так быстро, как только можно в такой компании: четыре экипажа плюс непрошеное, но неизбежное верховое сопровождение от безутешного графа Аракчеева. В трех экипажах ехали мы, четвертый — тройка полковника Воронского. Маршрут проложили через Нижний Новгород, там я дала распоряжение насчет пароходов. Думала — не возвратиться ли водным путем? Но моих корабликов в городе не было, а ждать их — инфаркт для полковника. На кораблике поплывут дополнительный багаж и Павловна.
И без того непростое путешествие оказалось нервным. Супруг ворчал, что оставил в Голубках некоторые важные модели и что, хотя их тщательно упаковал и оставил под охраной, скорее подождет следующего лета или заедет сам, но никому ценный груз отвезти в Санкт-Петербург не доверит. Я поругивала детей за несезонное поведение — игры под дождем, достаточно холодным для этого времени года. Ну а полковник еле слышно вздыхал: как медленно едем! Хотя на каждой станции лошадей переменяли, правда за мой счет. Зато исправно — сопровождающий говорил смотрителю, что, если свежих лошадей не найдется, чиновник будет запряжен сам.
Что же касается ротмистра Штерна и прочих аракчеевцев, то они рысили вокруг повозок, как волки, и поглядывали соответствующим взором. Особую зрительную звериность они проявили, когда наша колонна миновала Тверскую губернию и въехала в Новгородскую. Не звериность даже, а собачье попрошайничество.
— Может, заглянете в Грузино к его сиятельству, хоть на денек? — жалобным тоном спросил ротмистр.
Полковник оказался рядом.
— Петр Иванович, — за время пути я перешла с ним на короткую ногу, — императрица подождет, если мы задержимся на денек?
Полковник взглянул так, что ротмистр дал шпоры коню. А когда в следующий раз несмело приблизился, я пообещала написать графу Аракчееву объяснительную. Нет, конечно, не насчет своей непричастности к гибели Минкиной, но о том, что была вызвана к приоритетной персоне, и если Алексей Андреевич хочет со мной пообщаться, то пусть сам приезжает в Питер.
Ротмистр опять не сдержал печали. По слухам, его сиятельство не очень уважал поселенческих офицеров и иногда даже посылал их на конюшню, как проштрафившихся дворовых. Но мне было не очень-то жалко шулера, нашедшего новую службу. Ведь в поселенческое офицерство не распределяют, а вступают добровольно.
Глава 48
Когда мы переезжали Волхов, муж, скорей всерьез, чем в шутку, предложил на ближайшей ночевке держать оружие под рукой — вдруг отчаявшийся ротмистр нас похитит. Но обошлось, и верховой эскорт с нами простился.
На ближайшей к Петербургу почтовой станции нас ждали, вернее, заждались посланцы вдовы-императрицы. Мне пришлось отложить встречу с Новой Славянкой, сесть в царскую карету и направиться в Зимний дворец,
Придворный этикет был сведен к минимуму. Мне позволили ускоренно привести себя в порядок, после чего привели к императрице, в ее покои с видом на Дворцовую площадь.
— Я не хочу знать, какими средствами вы выяснили судьбу любовницы Аракчеева, а также исход дуэли флигель-адъютанта Новосильцева и поручика Чернова, — произнесла Мария Федоровна нервным тоном. — Для меня не имеет значения, прибегли вы к черному или светлому волшебству, науке или гадальным картам. Я жду от вас ответа на простой вопрос: что мне следует сделать, чтобы мой сын вернулся живым из нынешнего путешествия? Как его можно спасти?
Царица начинала говорить красиво, даже величественно. Как ее незабвенная свекровь Екатерина II. Но к концу речи заторопилась, едва ли не выкрикнула.
Я посмотрела на собеседницу. Нервная, утомленная, но все же владеет собой. Буду откровенной.
— Ваше императорское величество, мне утешить вас или дать действенный совет?
— Для утешений есть придворные, — резко ответила Мария Федоровна. И добавила чуть мягче, зато не сдерживая тревоги: — Представьте, что речь идет о ваших детях.
— Ваше императорское величество, — спокойно сказала я, — есть только одно надежное средство сохранить жизнь вашему старшему сыну: убедить его немедленно прервать южную поездку и вернуться в Санкт-Петербург.
— Это невозможно, — тихо сказала Мария Федоровна. — Он не послушает меня, даже если я сама помчусь на юг. Вы счастливы: ваших детей еще можно взять за руку и посадить в карету. А я… Я не могла этого, даже когда он был маленький.
Императрица пристально, быстро оглянулась — нет ли лишних ушей или глаз у нашего разговора.
— Никому не отдавайте своих детей! Какое счастье, что они воспитываются у вас! — сказала она.
И, не в силах сдержаться, заплакала. Даже зарыдала.
Я глядела на Дворцовую площадь, непривычную без Александровской колонны, и молча сочувствовала. Да, Марии Федоровне не повезло с первенцем.
Царственная свекровь Екатерина из политических соображений отобрала Александра у матери едва ли не сразу после рождения. Еще и назвала ребенка в честь античного покорителя Востока — тот, будто назло этому решению, войдет со своим войском не в Вавилон или Багдад, а в Париж. Вырос Саша без мамы и умрет вдали от нее, за полторы тысячи верст.
Мое созерцание площади длилось минут пять. Наконец вдова-императрица вытерла слезы. Сказала тихо:
— Благодарю. Благодарю, что не стали утешать. Ступайте.
— Ваше императорское величество…
Мария Федоровна взглянула на меня с удивлением — как можно не уйти после этих слов. Но такая встреча если