Если дело в этом, хочется надеяться, что и смысл жизни тоже не за горами. Или, во всяком случае, причина, по которой я здесь нахожусь. Покамест я, впрочем, даже не догадываюсь, в чем она могла бы заключаться.
Говорят – в последнее опять-таки время, – что здесь водятся призраки. Но призрак, как я его себе представляю, – это некий нематериальный остаток кого-то или чего-то, прежде обладавшего более плотной формой. За все время своих странствий по этому месту я никогда подобного не встречал… хотя недавно догадался, что в виду-то могли иметь и меня – в самые мои, скажем так, осязаемые моменты. И все же я не верю, что стал призраком, ибо никаких воспоминаний о предшествующем состоянии у меня не сохранилось.
Конечно, в таких делах ничего нельзя утверждать наверняка… и о законах, управляющих ситуациями подобного рода, мне ничего не известно.
Кстати, это еще одна область бытия, которую я осознал лишь недавно: законы – ограничения, принуждения, островки свободной воли… Законы – они везде, от танца мельчайших частиц до круговращения миров; возможно, именно поэтому я обращал на них так мало внимания раньше. Вездесущее ведь едва замечаешь. Слишком уж просто плыть по течению привычного, ничуть о нем не задумываясь. И да, возможно, именно появление чего-то необычного как раз и разбудило во мне эту способность – вместе с осознанием того, что я существую.
Дальше, в полном соответствии с законами, о которых я теперь стал осведомлен, мне бросилось в глаза некое явление… – я называю его про себя «повторяемостью структур». Двое мужчин сидят и разговаривают в комнате, где я парю, подобно совершенно прозрачному, медленно вращающемуся облаку, на расстоянии вытянутой руки от самой верхней книжной полки у окна. Мужчины сконструированы по одним и тем же осям симметрии, хотя в этих пределах и наблюдается довольно заметное разнообразие. И волновые возмущения, создаваемые ими в воздухе в процессе коммуникации друг с другом, тоже выглядят как повторяющиеся структуры, подчиненные или следующие своим правилам. Если подплыть поближе, я даже начинаю воспринимать их мысли, сопровождающие эти воздушные возмущения, а то и предшествующие им. Мысли тоже, кажется, организуются в структуры, но на гораздо более сложном уровне.
Отсюда, по идее, вытекает, что, будь я призраком, что-то из моей прежней структуры должно было сохраниться. Но ни структуры, ни формы у меня нет – ничего, хоть сколько-нибудь определенного. Я способен распространяться и сжиматься практически без ограничений и вдобавок свободно проходить сквозь все, с чем я до сих пор сталкивался. К тому же у меня нет состояния покоя, в которое приходилось бы регулярно возвращаться.
Помимо присущего мне теперь ощущения себя и полной неосведомленности о том, что я собой представляю, я чувствую и еще кое-что…
Я знаю, что неполон, незавершен. Во мне не хватает некой вещи… и если бы я только ее обнаружил, она дала бы мне тот самый смысл жизни, которого я так алчу. Временами мне кажется, что я долгое время просто спал, а потом проснулся, потому что вокруг что-то зашевелилось, – и, проснувшись, выяснил, что лишился какого-то важнейшего воспоминания. Меня, по сути, ограбили. (С понятием «грабежа» я тоже ознакомился совсем недавно – потому что один из мужчин, за которыми я наблюдаю, называет себя вором.)
Если мне суждено достичь полноты, искать ее, судя по всему, я должен сам… и пока что этот поиск и есть смысл и цель моей жизни. Да. Самопознание… охота за самим собой… А что, для начала неплохо! Интересно, до меня уже кто-то сталкивался с подобными трудностями? Надо повнимательнее отнестись к тому, что эти мужчины говорят.
Не люблю неопределенности.
Пол Детсон расставил статуэтки перед собой на столе ровной шеренгой.
Молодой человек (не обращайте внимания на широкую седую прядь в черных волосах) наклонился вперед и простер к ним длань. Некоторое время он медленно ею водил вокруг всей шеренги, внутри нее, снаружи и по периметру каждого утыканного самоцветами идола. Потом вздохнул и отошел.
Взявши в каждую руку по бокалу (и придав посуде – точнее, ее содержимому – круговое движение, необходимое для раскрытия аромата), он направился к невысокому, одетому в черное человеку, не просто восседавшему в кресле, но и вальяжно перекинувшему ногу через подлокотник.
– Итак? – вопросил невысокий (кстати, он был вор и прозывался Мышиной Перчаткой), получив свой бокал.
Пол покачал головой и, пододвинув кресло так, чтобы держать в поле зрения сразу и вора, и статуэтки, тоже уселся.
– Весьма любопытно, – сказал он, помолчав. – Почти все на свете отбрасывает своего рода нить, благодаря которой можно взять вещь под контроль. Хотя бы иногда. И даже если тебе подчас приходится за этот контроль побороться.
– Возможно, сейчас просто неподходящий момент.
Пол поставил стакан на стол, пошевелил пальцами и соединил их кончики. Некоторое время он тер их друг об друга по кругу с минимальной, совсем маленькой амплитудой, а где-то через минуту разъединил и снова направил в сторону фигурок.
Для начала он выбрал ближайшую – женскую, увенчанную алым камнем, с руками, сжатыми под грудью, – и принялся совершать вокруг нее странные пассы, как будто во что-то ее заворачивая. Никакой вещественной субстанции, по крайней мере, с точки зрения Мышиной Перчатки, в этом не участвовало. За этим последовало несколько… гм, узлов, затянутых на столь же нематериальной бечевке.
После этого Пол выпрямился и опять откинулся на спинку кресла – руки вернулись последними, как будто за ними тянулась, не пуская, какая-то вязкая, липучая жидкость.
Он долго сидел без движения. Потом статуэтка на столе слегка дернулась, и Пол уронил уже начавшие затекать кисти.
– Ничего хорошего, – проворчал он, потер глаза и потянулся за своим бокалом. – Я не в состоянии к ней подключиться. Никогда ни с чем подобным не сталкивался.
– Да, штуковины не чета всем прочим, – согласился Мышиная Перчатка (для краткости именовавший себя просто Мышпер). – Особенно учитывая, как они заставили меня поплясать. А судя по событиям на Наковальной горе, они вполне могут с тобой говорить – только почему-то не хотят.
– Да, там они оказали неоценимую помощь – ну, в каком-то роде. Интересно, сейчас-то они почему молчат?
– Может, им просто сказать нечего.
Меня, признаться, весьма озадачило то, как эти двое мужчин говорили о семи маленьких статуэтках на столе, – словно те были живые. Я приблизился