Шуйский сдержанно смеялся.
– Ян, вам пора отсюда бежать, – посоветовал Кассини. – Пребывание в этой компании действует на вас деструктивно. Оно на любого действует деструктивно, даже на меня… Скоро вы начнете видеть систему там, где ее нет, а потом надумаете записаться в синхронные физики. Это путь в края безнадежности и тоски. У тебя в хозяйстве завелись крысы, Штайнер, пора с этим что-то делать.
– Здесь нет крыс, – ответил Штайнер.
– Крысы теперь везде, – сказал Кассини. – Крысы везде. На сегодня с меня хватит крыс, я ухожу… В свою дремучую конуру.
– Не переживай, друг, я заблаговременно привяжу тебя к бочке, – пообещал Штайнер.
– Привяжи прежде себя.
– Я с детства привязан.
Кассини направился прочь, в конференц-зал вошел Уистлер. Кассини сделал несколько шагов ему навстречу, остановился. Уистлер театрально поклонился и шаркнул ножкой, обогнул Кассини, направился к столу.
– А вот и наш маэстро! – объявил Кассини. – А мы уж не чаяли, а тут такое неимоверное… Там снег, случаем, не пошел?
Уистлер сел на место Кассини, отобрал у меня сифон, наполнил стакан газировкой и быстро выпил.
– Если что, крысу подложил не я, – сказал Уистлер. – И не Барсик, он их терпеть не может. Могу предположить, что крыса бежала по коридору по важным делам и случайно оказалась возле номера Кассини. Из него исходили мощные скептические флюиды, и крыса неожиданно для себя самой преставилась. От безнадежности.
– Сегодня прекрасная погода, – произнес Штайнер. – Осень, думаю, еще не скоро.
Шуйский оставался красным. Есть такие люди, краснеют быстро, потом полдня красными ходят. Особенности сосудов. Кассини что-то хотел сказать, но передумал и окончательно удалился.
– На самом деле мы все давно привязаны к бочкам. – Уистлер подтянул плетенку с сухарями и стал грызть.
Бессмертие – пугающая вещь.
Я подумал, что Уистлер прав – Барсик не мог притащить убитую крысу, хотя бы в силу того, что не смог бы ее убить. А если бы он нашел крысу… Почему именно Кассини?
– Ян, ты хорошо себя чувствуешь? – спросил Уистлер.
– Не знаю. Пожалуй, слегка…
– Эпиактивность. – Уистлер жевал сухари. – В голове словно пружины скручиваются. Меня преследует с момента приземления… Я не могу формулировать и концентрироваться… Но могу описать. Словно все исчезло. Земля, колонии, космос, там, за стенами, нет ничего… О чем вы говорили без меня?
– О медведях.
Шуйский подавился, закашлялся и приложил ко лбу сифон. Шуйскому отчего-то было стыдно, его словно уличили во лжи, и теперь он раздумывал, стоит ли доказывать свою правоту или смириться.
Надо спуститься в библиотеку и поискать. Что, если нет никакого «Ксенобиотика»? Кассини мог придумать рассказ, просто для того, чтобы поспорить. Разогреться в ожидании Уистлера. Выставить Шуйского дураком. Или.
– О медведях, понятно. Кстати, Барсик опять сбежал… Или я это говорил? Не важно. Вас никогда не удручала дискретность бытия? Я объясню. Я – физик, я должен заниматься физикой, я ею занимаюсь. Но потом мы летим на «Дрозде», и я не занимаюсь физикой, происходит прерывание. Потом мы прилетаем на Реген, я должен заниматься физикой – где еще, если не здесь, однако опять прерывание…
Что-то хрустнуло, неприятно громко и… я никогда не слышал такого звука.
– Прерывание…
Уистлер замер. Он сидел с закрытыми глазами.
– Тебе лучше спуститься в медблок, – посоветовал Штайнер.
Уистлер выплюнул на стол розовую кашу. На матовой поверхности среди кусочков изюма, сухаря и слюней, перемешанных с кровью, белели два зуба.
Блеск.
Шуйский пригляделся. В бордовой глубине баков шевелились серебристые нити. Переливались еле заметные нити.
Шуйский закрыл глаза, открыл. Нити. Они вспыхивали переливчатой живой ртутью. Действительно, живые нити. Паразиты. Вероятно, в собранной крови присутствовали личинки. Или яйца. Когда отключились терморегуляторы и аэрация, серебристые глисты вылупились и теперь…
Вечные медведи, пораженные серебристым волосом.
Вряд ли. Кровь, которую собирали для геронтологических исследований, не могла быть заражена, это ведь отборная кровь… Или могла? Медведи живут на воле, в пещерах, в пещерах наверняка не очень чисто.
Что, если…
Нет никакого Эдема? Нет Эдема и нет эффекта Эдема, нет идеальной генетики, нет кортизола, теломеразы, нет никаких сложностей, все проще, гораздо проще.
Глисты.
Еще Линней не мог понять, зачем природе нужны глисты, и вот ответ… фантастическая ирония.
Шуйского затошнило.
Бессмертие – это обычный гельминтоз. Симбиоз. Согласится ли человечество? Куда делся Элджер? Почему он не слышал грозу?
Вечность. Забавно… Человечество так хотело бессмертия, вот оно. Несколько омерзительное, но что поделать, другого пока нет.
Глава 11
Адастра
Солнечно, день и север, погода меняется, сегодня Мария склонна к размышлениям. Забавно, при встрече со мной все начинают размышлять, рассказывать, размышлять, Уистлер, Мария, Кассини, Штайнер и Шуйский, друг с другом они преимущественно ругаются. Или молчат.
– Север? – спросил я, хотя мог и не спрашивать.
– Угадал.
– Зачем?
– Посмотреть. Может… что-нибудь найдем.
– Вряд ли там хоть что-то осталось. Руины. Развалины. Старые мокрые камни. Скука…
Сегодня она хорошо вела, на старте две небольшие просадки, дальше ровно. Снова север, ховер шел на север.
– Ты прав, скука, – призналась вдруг Мария. – Я не думала, что скучно даже на Регене, но… Это поразительно, Ян, тут скучно!
– В жизни порой бывает скучно, – заметил я.
– Вот именно, – согласилась Мария. – Слишком часто скучно. И, похоже, это симптом.
Скорость, еще немного скорости. И света. Прежний мир был составлен из глины, золота и хрусталя, новый будет скоростью и светом.
– В искусстве нашего века вновь появилась скука, – рассуждала Мария. – Я имею в виду скуку как некий феномен, переживание, состояние. Скука в музыке, живописи, литературе двух предыдущих столетий отсутствовала практически полностью, более того, считалась неприличной. Землянину не полагалось скучать, землянину полагалось стремиться. И мы стремились, в науке, в искусстве, в космосе. Однако потом что-то произошло…
Да, сегодня Мария склонна к размышлениям.
– Выдох. Мы словно выдохнули… То есть выдохлись. Нагрянула печаль…
Это осень, скорая осень, библиотекари заранее чувствуют осень, им положено, я очень любил осень прежде, и сейчас я люблю ее не меньше, особенно позднюю и сухую. Тундра обязательно поменяет цвет, станет рыжей, с красноватыми полосами, с черными подпалинами, осень превратит тундру в тигра. Осень вне дома… Лето тут, интересно, бывает, или сразу…
– Но это странно, ты не находишь, Ян? Печаль… Мы живем в великую межзвездную эру и печалимся, как в эру чахотки, угля и сплина. Как думаешь, почему? Почему мы не изменились, Ян? Почему мы слишком похожи