– Вы не поругались?
Варя ответила ей непонимающим взглядом, и Ниночка деликатно (и будто бы слегка разочарованно) пояснила:
– Вы так прохладно расстались.
Воронцова усмехнулась. Вероятно, романтичная пепиньерка ждала слёз и объятий двух разлучённых влюблённых.
– Вовсе нет. Мы с Германом Борисовичем пока просто общаемся. Ничего не выдумывайте раньше времени, прошу вас. – Варя устало прикрыла глаза. История с брошью и без того держала её в постоянном напряжении. Не хватало ещё переживать из-за Ниночки. – Я не хочу огласки. Это несовременно и глупо.
– Понимаю, – выразительно протянула Петерсон, отводя взгляд.
Варя решила, что она не желает знать, что именно та понимает. Однако ей подумалось, что пепиньерка запросто может шантажировать её этим свиданием, поэтому напомнила:
– Я должна вам деньги и рекомендации в качестве благодарности за помощь.
Ниночка ответила переливчатым, озорным смехом, который в стенах Смольного себе позволить попросту не могла, но зато в закрытом экипаже наедине с Варей решила не сдерживаться.
– Денег не надо, любезная Варвара Николаевна. Вы правы. Всё это чересчур несовременно. Пережиток. Ненужный рудимент, если изволите. – Она вздохнула мечтательно и радостно, как человек, полностью довольный свершившимся маленьким бунтом, и с удовольствием повторила: – Денег ваших мне не надобно. Но от рекомендаций и небольшой протекции со стороны вашего семейства я не откажусь. И ещё на будущее: вы всегда можете на меня рассчитывать.
Глава 10
– Уверяю вас, я понятия не имела, что папенька занимал средства у Обухова, – от волнения Эмилия непроизвольно произнесла «сг’эдства». Её щёки раскраснелись, а в больших глазах блестели слёзы. – Я вовсе не знаю имён его кредиторов. Полагаю, он скрывает от нас не только имена, но даже истинные суммы долга.
Она судорожно вздохнула и умолкла, чтобы перевести дух.
Варя молча, чтобы хоть немного поддержать Эмилию, слегка похлопала её по руке.
Девушки шли под ручку, возвращаясь вместе с остальными смолянками с субботней службы в храме. Они неторопливо брели парами через монастырский сад.
Утро выдалось свежим, а к полудню и вовсе распогодилось. С реки тянуло сыростью, но яркое солнце блистало на высокой лазури небес, обещая ясный день.
Воронцова осторожно завела разговор о том, что узнала от Германа, ещё во время службы. При упоминании её отца бедная Эмилия не на шутку растерялась.
За последние несколько дней она изрядно похудела от беспокойства. На бледном лице выступили розовые пятна, которые подчёркивали веснушки, а глаза всё время блестели так, будто она вот-вот расплачется. Эмилия Карловна сделалась нервной, как вспугнутая птица. То впадала в тихую задумчивость, то, напротив, становилась чересчур деятельной и весёлой. От учителей это её состояние не укрылось. Ирецкая расспрашивала Драйер, но та сослалась на переутомление в начале учебного года после летнего перерыва и обещала взять себя в руки. Кроме того, Эмилия получила несколько замечаний за свои искусанные губы и истерзанные заусенцы.
«Барышне не пристало иметь столь неопрятный вид. C’est inacceptable [28]», – твердила классная дама, поджимая губы в осуждении.
Варю подобное отношение попросту злило. Ей было жаль Эмилию, которую положение вещей приводило на грань нервного срыва. Однако же расспросов избежать не удалось.
– Emily, mon ange, я умоляю вас, вспомните все детали, которые мог упоминать ваш папенька хотя бы вскользь. – На ходу Воронцова подалась к Эмилии и зашептала тише, чтобы другие девушки не могли разобрать слов: – С кем созванивался? Кого упоминал? От кого получал письма? Особенно личного характера. Приходил ли чей-нибудь стряпчий, чтобы нотариально уладить некие дела, например приносил расписки?
– Нет, не припоминаю, – Эмилия страдальчески вздохнула. – При мне точно нет. Разве что соседи заходили в гости, но все были в весёлом расположении духа.
– Никто не грозился подать в суд на вашего батюшку или обратиться в полицию? – не унималась Воронцова.
От последних слов Драйер вздрогнула, как от пощёчины.
– Господи помилуй, нет.
Она дёрнулась было перекреститься, но Варя удержала её руку.
– Не привлекайте внимания. На нас и без того смотрят девушки сзади, вот-вот нагонят, – предупредила она. – Лучше попытайтесь вспомнить. Точно ли имя Бориса Обухова не звучало из уст вашего отца?
– Точно, – горячо заверила Эмилия. – Варенька, я вам клянусь, он ни одного своего ростовщика не назвал по имени. Я поэтому была уверена, что займы папенька брал только в банках.
– Но соответствующих документов не видели?
– Нет.
– И даже не слышала от отца про металлургические заводы, Урал и паровозы?
– Нет же. – Губы девушки задрожали, когда она, едва сдерживая слёзы, спросила: – Зачем вы меня так мучаете?
– Затем, что наш злодей достаточно знаком и с Обуховым, и с Куракиным, и даже с вашим отцом. Настолько, что осведомлён о его долговых обязательствах. И в случае неудачи с подброшенной брошью всю вину вполне мог бы свалить на вашего папеньку как на человека, заинтересованного в устранении Обухова.
– Что вы такое говорите!
Но Варя пропустила мимо ушей возмущение Эмилии. Она вытянула из рукава платок и подала его девушке со словами:
– А теперь быстро возьмите себя в руки и приведите лицо в порядок. Кто спросит, скажете, стояли на службе близко к свечам и слегка надышались нагаром. Мы уже подходим к институту.
К удивлению, Драйер послушалась безропотно. Будто единственную свою защиту она видела в одной лишь Варе. Эмилия старалась держаться к ней поближе во время занятий, прогулок и трапез, чего прежде не случалось.
Их внезапную дружбу заметили и в дортуаре. Но если подруги самой Драйер отнеслись к этому совершенно спокойно, то Марина Быстрова явно заревновала. Она то и дело бросала на Варю с Эмилией недовольные взгляды и дула губы, как капризная «кофейная» девочка. Воронцова решила, что подобная ревность мало что беспочвенна, так ещё и опасна, вздумай Марина вмешаться в это дело, поэтому после обеда, когда у девушек было запланировано занятие музыкой, она как ни в чём не бывало присоединилась к Быстровой и сёстрам Шагаровым по пути к кабинету.
Сей факт несомненно обрадовал Марину Ивановну. Улыбку она сдержала, но по лукавому прищуру зелёных глаз нетрудно было догадаться: ревнивая Быстрова довольна возвращением дорогой подруги.
Девушки чинно прошли к учебным классам и свернули в распахнутые двери первого на их пути помещения – музыкального класса, где уже собирались их одноклассницы.
Варя любила занятия музыкой. В особенности уважала игру на фортепиано, оттого и обратила внимание на дорогой немецкий инструмент в доме Обуховых. Воронцова считала пианистов настоящими виртуозами своего дела, способными перевернуть душу и вызвать совершенно разные эмоции. До высокого мастерства ей было далеко. Терпения не хватало. Однако же Варя любила играть. Это удавалось ей весьма недурно, по словам учителей и родителей. Дома в Петербурге у Воронцовых стоял превосходный рояль благородного антрацитового цвета, на резных ножках и с чуть пожелтевшими костяными клавишами. Варя этот инструмент боготворила с детства, а первые простенькие пьески, сыгранные на нём с видом величайшей важности, она вспоминала со смехом.
В музыкальном кабинете Смольного рояль был иным – старинным, массивным и повидавшим многие поколения воспитанниц. Этакий дедушка всех роялей, уважаемый и почитаемый. Он стоял в центре помещения с высоким потолком и зелёными стенами. Даже узор золотистого паркета, казалось, сходился к нему неспроста. На этот величественный инструмент взирали с портретов композиторы. И, разумеется, восхищались им зрители, для