Следом шли сёстры Шагаровы, выглядящие слегка опечаленно, поскольку узнать в их костюмах балетные пачки можно было лишь с большим трудом. К и без того удлинённым юбкам пришили плотные кружева в несколько слоёв. Они полностью скрывали обувь. Длинные белые перчатки обтягивали руки до локтей, а на плечах лежали ажурные пелерины с одинаковыми камеями. Ничего общего с балетом.
Позади шла Эмилия Драйер в довольно простом розовом платье, пошитом на венецианский манер. К платью прилагалась полумаска, которая скрывала часть лица девушки и немного скрадывала её неизменно взволнованный вид.
Парой для Эмилии была Заревич. Сияющая от восторга София Владимировна нарядилась в пёстрый татарский национальный костюм из пурпурного бархата, просто потому что ей уж очень нравилось заплетать волосы в косы и украшать себя необычными головными уборами. Каждый год Заревич выбирала самые броские. Однажды на Крещение даже изобразила египетское платье и раздобыла в театре клафт, как у фараона. Остановить Софию было сложно. Вот и теперь она, кажется, радовалась празднику более всех, а сдерживалась лишь благодаря присутствию maman.
Прочие девушки были не менее прелестны и нежны. Яркими украшениями смотрелись они. И заметнее всех выделялась княжна Голицына в русском костюме, более вычурном, чем у Вари. На ней прочие гости задерживали взгляды дольше всех. Если Воронцова выглядела очаровательной Царевной Лебедь, то утончённая Венера Михайловна казалась настоящей гордой царицей – Хозяйкой Медной горы в своём малахитовом сарафане и высоком кокошнике. Впрочем, Воронцову это вполне устраивало. Она была бы рада даже поменяться платьями с одной из Шагаровых, чтобы выглядеть ещё неприметнее.
– Ах, какое всё красивое! – горячо прошептала Заревич, когда они прошли в бальную залу.
Здесь в свете хрустальных люстр уже собирались к танцу первые пары.
– И угощения носят, – заметила Наденька, проводив взглядом лакея с подносом.
Угощений действительно было много: как на столах у стен, так и у слуг, которые предлагали небольшие лакомства гостям на блюдах и подносах. Во фруктовницах красовался крупный виноград с ягодами такими спелыми, что на свет можно было увидеть семена сквозь тонкую кожицу и янтарную, сочную мякоть. На многоярусных фарфоровых тарелках произведениями искусства лежали пирожные с кремом и ягодами. Большинство из них были такими маленькими и аккуратными, что запросто поместились бы в рот на один укус для удобства робких барышень. Всё выглядело крайне аппетитным.
– Не объедайтесь сладким, – негромко сказала Ирецкая, словно прочитав мысли воспитанниц. – Soyez prudent [41].
При этом сама она бросила изучающий взгляд на столик с эклерами, словно выбирая глазами, что бы при случае попробовать самой.
После прибытия в зал последовала привычная череда скучных официальных приветствий и реверансов с хозяевами бала, меценатами, покровителями, инспекторами и начальством прочих институтов. Затем старшие заняли места на специально расставленных для них креслах, откуда можно было созерцать весь зал. Воспитанницам же разрешили пройтись, полюбоваться костюмами и интерьерами. А ещё потанцевать, но не более одного танца с каждым кавалером. Подобное полагалось считать небывалой поблажкой, если бы не пристальное внимание: классные дамы зорко приглядывали за воспитанницами.
Мариночка как бы невзначай потянула Варю за собой.
– Хочешь пирожное? – шепнула подруге Воронцова.
– Хочу получше рассмотреть костюмы и людей. – Быстрова хитро улыбнулась и тише добавила: – До меня дошёл слух, что сегодня можно встретить кого-то из великих княжон. Если так, то любопытно, кем они нарядятся.
Варя только снисходительно улыбнулась. В возможность встречи с настоящими царевнами вот так, среди праздника для институток и студентов, она верила слабо. Однако же разочаровывать Марину не спешила. В конце концов, среди гостей она замечала многих знакомых. Приметила друзей старшего брата и одну пожилую баронессу – подругу матушки, которая не скупилась на пожертвования в пользу монастырей и сиротских приютов. Подобные ей люди масок не носили, а молодёжи улыбались со всей отеческой искренностью. Как люди, которым нравилось видеть плоды своих трудов и счастливые юные лица. Благодаря их протекции и состоялся этот праздник в начале учебного года в столь красивом месте. Благодаря им же подавали угощения и звучала музыка.
Вот только Германа Обухова нигде не было видно, но Варя не теряла надежды, что он обязательно объявится до завершения бала. Если только ему удалось достать приглашение.
Воронцова не исключала и другой возможности: Яков мог не доставить послание вовсе. Или же Герман ничего толком не разузнал. Что делать в последнем случае, Варя не представляла. В одном Яков был прав: история опасная, ей нужно выпутываться, несмотря на мнимое затишье. Ничего хорошего оно не сулило. Поэтому она и поглядывала на гостей как бы невзначай, а сама искала среди них младшего Обухова.
Варе пришлось поприветствовать баронессу со всем подобающим почтением и терпеливо выслушать приветы и пожелания, которые та просила передать Капитолине Аркадьевне. Баронесса сокрушалась, что графиня Воронцова пропустила подобной красоты мероприятие. Затем, к счастью, она отвлеклась на своих протеже, и Воронцовой удалось ускользнуть, воспользовавшись моментом.
Вместе с Мариной Быстровой они пообщались с её тёткой, затем поприветствовали начальницу Екатерининского института в компании незнакомых классных дам и Павла Ильича Зимницкого. Последнего они застали в обществе юнкеров, которым он рассказывал о своей службе в Русско-турецкую войну и о том, как презирал турок с их жестоким отношением к христианам. На Варю Зимницкий едва взглянул, ограничившись дежурными любезностями. К счастью, про их встречу в минувшее воскресенье он не вспомнил. И Воронцова с облегчением перевела дух.
– Ах, до чего же досадно лицезреть этих напыщенных лицемеров, – убеждённо произнесла Марина, когда они под ручку отошли подальше. – Всегда устраивают подобные балы, чтобы якобы развлечь молодёжь, которую опекают, но на деле просто желают лишний раз покрасоваться и напомнить о себе. Подчеркнуть, как много они для нас делают. Неправедно, не находишь? Не по Писанию.
Варя слегка повела плечом, выражая сомнения.
– Думаю, дело не в том, что все меценаты и покровители в этой зале поголовно ожидают похвалы.
– Так в чём же тогда? – Быстрова часто заморгала, в недоумении глядя на Варю.
Девушки остановились недалеко от столика с пирожными. Мимо них прошёл молодой лакей с подносом.
– Народ, который поёт и пляшет, зла не думает [42], – шепнула Варя, продолжая вежливо улыбаться. – Довольной молодёжи недосуг забивать головы крамолой. Но об одном они забывают: это не тот народ, который выходит на площади или устраивает теракты во имя революционных идей. Тот народ порядком беднее одевается и ест пореже.
– Ну тебя с твоими умозаключениями, душенька, – фыркнула Быстрова. – Не желаю предаваться дурным мыслям. Желаю развлекаться.
– Кто же мешает? – Варя с укором покачала головой. – Ещё немного, и кавалеры потянутся к тебе, как гуси в тёплые края.
– Клином? – Марина озорно прищурилась.
– Непременно клином, – заверила Воронцова, похлопывая её по руке.
Девушки засмеялись. Их смех привлёк внимание слуги, который кондитерскими щипцами перекладывал пирожные с подноса на блюдо на столе. Он глянул на шумных смолянок с укором, и те тотчас уняли веселье, возвратив себе чинный вид. Но глаза их по-прежнему блестели радостью.
– Волнительно, – шепнула Быстрова. – Вдруг не пригласит никто? Это же форменный позор.
– Ты каждый раз так говоришь. А на следующий день жалуешься, что оттанцевала ноги, – возразила