– Всяк свой норов имеет… А Петр каков? – спросила у Нютки, наевшейся черного хлеба да стерлядки. – По нему и не поймешь, злой али добрый.
– Каков?..
Нютка и словцо не могла бы подобрать. Злой? Как глянет одним глазом, так и страшно, и рычит порой, словно зверь. Добрый? Из реки вытаскивал, на руках нес, будто бы жалел Нютку. Силою не взял, а чуяла, хотел бы. Ужели добрый?
– Ишь как! – протянула баба. И по хитрому взгляду ее Нютка поняла: она уразумела что-то.
Потом Домна стала серьезной, будто даже строгой, и продолжила:
– Ты не раскатывай губешки-то. Поначалу они добрые да ласковые. А потом в зернь проигрывают да друзей нами тешат…
Словно были они с Нюткой подругами, а не ворогами, она принялась рассказывать о своей жизни. Да лучше бы молчала.
Домна
Родилась она в верхотурском посаде у срамной бабы, христианское имя коей забыли, звали Злобой за бранливость и тяжелый нрав. Кто отец, не ведал никто. Иногда один иль другой из служилых гладил ее по голове и дарил пряник. А Домне все хотелось, чтобы он назвался отцом, забрал в чистую избу.
Мать опускалась. Пила, говорила скверно, таскала за косы дочку, орала, что от той нет толку. И сулила: как станет чуть старше, будет помощницей матери.
Но Домна, не будь дурой, успела улизнуть раньше. Она приметила у съезжей избы служилого, улыбнулась ему, расплела да сплела косы. И следующим утром уже мчалась на санях куда-то на край земли.
Служилый тот был добрым, ласковым, пошил ей кунью шубу, целовал страстно, не бил плетью. А следующей зимой случилось несчастье: валил деревья на острожный тын и перебил себе ноги. Чудом уцелел, стонал день и ночь, просил Домну ходить за ним. Она не убоялась несчастья: кормила, мыла, меняла подстилку из сена. А потом за служилым приехали его старые родители и выгнали девку.
Домна недолго была одна. В теплую избу ее забрали два казака. Жила с ними как жена, вела хозяйство, шила рубахи и порты, ходила за скотиной. И показывала язык соседкам, что стыдили срамницу.
В Тюменском остроге она оказалась, когда ее подарили, словно добрую кобылицу, боярскому сыну [22]. Там жила хорошо: теплые хоромы, сытная еда, даже девки сенные были в услужении. Но скоро явилась жена-старуха. Первым делом велела слугам поколотить мужнину полюбовницу, а потом выгнала босой на студеную зиму. Боярский сын за нее и не подумал вступаться, старухи боялся как огня. Но с добрым человеком передал пригоршню монет. И на том спасибо.
Потом прибилась к разбойничьей ватаге: жили они широко, промышляли разными делами. Вино там лилось рекою, баб любили веселых, озорных, негордых – прямо как Домна. Она приглянулась одному из главарей, молодому да раннему. Только до весны.
Домна переезжала из острога в острог, из города в город. Ее закладывали, продавали, просто выбрасывали за ненадобностью и подбирали. Многое повидала, могла за себя постоять и словом, и делом. Очередной полюбовник отдал ее Афоньке Колоднику, уплатив долг. И уж два года она следовала за казаком, как нитка за иголкой.
* * *
– От них добра не жди, – говорила Домна с усмешкой. – Ежели ты честная баба, так хоть люди да церковь будут на твоей стороне. А ежели такая, как я… С Афонькой-то мне повезло, Бог послал. Так что мужика от всякого худа берегу, всякую ночь тешу, лишь бы чего…
Нютка слушала молодуху, боясь пропустить хоть одно слово. Ужели такое может быть? Столько ужаса и срама. Продавали, закладывали, да еще и… Не утаила ничего Домна, жизнь свою выложила, словно на ладони.
Всякое бедствие из горестного рассказа Нютка тут же перекладывала на себя. И представлялось, что это она босая да избитая стоит на снегу, а вокруг все показывают пальцами.
– Бедная ты, – вырвалось у Нютки помимо воли.
– Не бедная я вовсе. Богаче иных, – оборвала ее хозяйка. – Всего у меня вдоволь. А ты… такой жизни не выдержишь. Есть у тебя родители, есть семья. Бежать надобно отсюда.
– Как? – вскричала Нютка и даже подпрыгнула на лавке от неожиданности. Неужели ей так повезло? Неужели нашла она помощницу!
– Слушай ты, дурочка…
Нютка вышла от молодухи не скоро. Сначала не могла поверить, что та может вызволить из постылого острожка. Потом, поверив, что Домна не шутит, Нютка обняла ее и чуть не расцеловала – та сразу отошла подальше, будто испугалась.
Но Нютке до того не было дела: «Ужели я попаду домой, к батюшке, узнаю, что с матушкой!» А на обратной дороге пригорюнилась.
* * *
Жизнь Нютки с той поры изменилась.
Срамница Домна оказалась бабой веселой и деятельной. Уборкой да стряпней она заниматься не любила – оттого в избе ее хватало сора и сухих корок. Зато ежели бралась за какое дело – выходило у нее лучше всех. Не любила шить – а, взяв в руки тесьму, иголку да стеклянные бусины, сотворила Нютке такое очелье, что та и снимать его с головы не хотела. Задумала яства – сготовила так, что пальцы оближешь.
– Ночью-то со Страхолюдом сладко? Лицом уродлив, да для этого дела другое надобно, – хохотала Домна.
– Он не… – Нютка хотела признаться, что не миловалась ни с кем, да осеклась.
Перед бывалой молодухой, что прошла через огонь да воду, выставить себя дитем неразумным? Дразнить начнет или чего похуже. И, вспомнив все, что слышала о ночных делах (от той же Домны), сказала важно:
– Ежели супротив силы бабу берут, от того оскомина. Да не жалуюсь, добр он ко мне.
Домна тут же посулила, что скоро она ему надоест, Петр озлится и продаст ее первому охочему до ласки.
– Хоть тому же Рылу. Он на тебя слюну пускает, знаешь, поди.
От Домны она услышала целую охапку советов: как сделать мужика мягче да добрее («А когда он порты стянет, ты…») – и мучительно краснела, и охала, и ужасалась, и смеялась вслед за срамницей.
Седмицы не прошло, а Нютке казалось, стала ей Домна лучшей подругой. Долгие месяцы жила бок о бок с мужчинами, дышала их потом, не могла поведать женскому уху о наболевшем, не могла получить утешения. А теперь черпала из этой проруби раз за разом.
* * *
На острожек опустились трескучие морозы. Нютку они не пугали. Ромаха отдал кожух – нагольную шубу, что была ему мала в плечах. «Пусть греет тебя», – чуть смущаясь, молвил парень.
Нютка вместе со старшей подругой выкроила из мужского кожуха