Хороша я девица распрекрасная,
Только молодца где бы встретити,
– распевала Нютка и чистила крыльцо деревянным лотком [23] с железной оковкой.
Уже третий день братцы приходили домой затемно, валились на лавки без сил. Десятник углядел, что одна из стен острожка покосилась. То ли подгнили бревна у основания, то ли древоточцы отобедали тыном, но все казаки не покладая рук разбирали стену, чтобы тут же возвести ее заново, не оставить острожек без защиты.
Железная оковка безо всяких усилий соскребала снежный накат. Сусанна разгорячилась от работы, сдвинула колпак, расстегнула кожух. Где ж тот мороз? Нипочем он красной девице.
Только молодца где бы встретити?
Все не молодцы – звери дикие.
Верно ли Нютка пела, неведомо. Уж сколько времени прошло, как была она на супрядках, женских сборищах, где вспоминали старинные напевы, где старые рассказывали малым.
– Звери дикие, – повторила она громко. А лоток проворно отскребал снег.
– Оставь, Ромаха завтра почистит, – раздалось прямо за ее спиной.
Нютка вздрогнула, выронила лоток. Тот со стуком упал, пребольно ударив черенком под коленку.
Пока она, тихонько постанывая, поднимала лоток, Синяя Спина зашел в избу, громко хлопнул дверью.
– Не зря пела про зверей, – пробормотала Нютка.
Тот вечер тянулся долго.
Каша была давно съедена. Одна из лучин прогорела, Нютка поставила в светец новую – она тухла. Нютка вновь и вновь подносила ее к соседке. Синяя Спина, прошептав сквозь зубы «безрукая», подошел, мягко отпихнул ее в сторону. И в его крупных, потемневших от пороха руках послушная лучина зажглась.
Нютка стояла рядом, глядела на его обтянутую рубахой спину, на стриженый затылок, на серебряную цепь-гайтану, что виднелась из-под ворота.
– Чего зыришь? – Он резко поворотился, будто ощутив затылком ее неуместное любопытство.
И сразу стал виден левый калечный глаз, шрам через всю щеку, что обращал видного парня в чудище. Лицо его, освещенное лучинами, казалось еще уродливей обычного.
– Я… не… – Нютка не знала, что и сказать ему, как выразить все бурлившее в ней, особливо после долгих разговоров с Домной. – Вовсе не…
Смешалась, потеряв все надуманное, все колкие вопросы и жалобы и вечную просьбу свою: «Отпусти к родителям». Все забыла.
Здоровый глаз, серый, лучистый, будто бы видел ее насквозь, со всеми ее глупостями и надеждами. Петр скривил обветренные губы – над ней, что ль, смеется? Русые усы, короткие, когда и стрижет, неведомо. Упрямый подбородок – матушка бы сказала, что у Нютки такой же. Крепкая шея, словно бы загорелая – а ведь когда лето было-то, как давно. Прямо перед глазами ее – подбородок, покрытый короткой русой порослью, она казалась мягкой, а не жесткой, как у отца.
И Нютке захотелось проверить, так ли это.
Она подняла уже руку, не думая, надобно ли совершать такое. И поняла, что Синяя Спина, Страхолюд, коего она боялась, от кого бежала, уже опередил ее.
Ни словечка не сказал, не попросил дозволения – должен ли это делать тот, кто купил девку? Просто прижался горячими сухими губами к Нюткиным, не ласково – грубо, словно наказывал за песню про прекрасную девицу и зверя.
А она-то! Нет чтобы отпрянуть, убежать, укусить охальника… Сначала замерла, испугавшись настойчивой силы. А потом, когда губы его вновь и вновь покусывали ее, когда по коже побежали какие-то горячие токи, когда задышала так, будто на гору бежала, тогда глупая Нютка ответила чудищу, губами охватила его обветренную губу, дотронулась пальцем до русой бородки. И верно, та оказалась мягкой.
Синяя Спина попытался сказать что-то через их слившиеся губы, Нютка того не поняла, но внезапно вспомнила, где она да что творит. Вырвалась из его рук, вытерла рукавом лицо и выдохнула яростное:
– Оставь меня, Страхолюд.
И, даже не накинув на себя одежки, выскочила на крыльцо, заметалась по двору и побежала через острожек, будто испуганная кошка.
* * *
– Ишь как. Скоро бабью долю узнаешь, – лениво говорила ей Домна, выслушав путаный, сбивчивый рассказ. – Потом здесь помнет, – показала на округлые, так и выпирающие под рубахой шары. – А потом туда наведается. – Боле показывать не стала, только зашлась неприятным, громким смехом.
«Для чего ж я все рассказываю ей?» – подумала Нютка. И захотелось взять назад все слова.
– Афонька, скоро Страхолюд отведает сладенького, – говорила Домна позже, усаживая за стол казака, выкладывая пред ним на блюдо пареную репу да печеную стерлядку.
– Зачем так? – вспыхнула Нютка и, не слушая насмешливых речей, вновь побежала на мороз. А вслед за ней мчался громкий бабий смех и хмыканье Афоньки.
В тот вечер она нашла приют у Богдашки и его мудрого отца, старого Оглобли. Тот рассказывал сыну байки про ватагу, что плыла по реке в северные земли. Нютку так и сморило на соседской лавке.
Сквозь сон она ощутила, как чьи-то сильные руки унесли в избу, уложили на постель. Над самым ухом ее кто-то громко вздохнул и, кажется, хотел коснуться щеки обветренными губами. Да не решился.
6. Апостол
За морозами тут же явилась оттепель. Студень [24] решил удивить острожек, затерянный на берегу Туры. Чирикали весело воробышки, Нютка каждое утро насыпала им горстку крошек, и они прыгали, суетились, голодные милахи.
– Да что же вы? Я еще принесу, – пообещала Нютка и побежала к румяному караваю, выпеченному накануне. Кусок отломит – житница не оскудеет.
Но окрик Страхолюда ее остановил:
– Нам к весне самим хлеба не хватит. А ты вздумала птиц кормить.
Нютка послушно склонила голову. Знала: мужик дело говорит. Сызмальства мать приучала к бережливости и разумности. Но оттого ей было не легче.
После того поцелуя Петр Страхолюд стал еще злее. На Нютку только ворчал, ежели сделала что неверно. Братца, Ромаху, – и того не жаловал. Будил спозаранку, не давал продыху, словно решил за что-то наказать и его. Никогда не сидел сам – иль занят был службой, иль что-то мастерил в избе. А перед сном перебирал веревочные четки и шептал молитвы. Нютка не знала, слышит ли такого Господь.
– Совсем с цепи сорвался, – шептал ей на ухо Ромаха, провожая взглядом братца, что темным вечером отправлялся во двор.
А потом шел следом.
Они успели многое: укрепили острожную стену, пристроили к избе клеть,