Братцы черпали ложками варево из сушеной рыбы и говорили: много ль будет соболей будущей зимой, скоро ль вскроется Тура. Нютка сидела рядом, иногда улыбалась своим мыслям, ловила на себе взгляд Петра и приглаживала косы.
Улыбками сыт не будешь. Она зачерпнула похлебки – самую малость, налила в миску – и поморщилась от ее духа. Отломила каравай – темный, пшеницы-то не осталось. Даже в Верхотурье, сказывали, нет ее. До осени не сыскать, до государева жалованья. Она перекрестилась и принялась за еду.
– Ромаха, ты Бога-то не забывай за пищу благодарить, – тут же напомнил младшему Петр.
Тот фыркнул тихонько, но все ж послушался.
– Господи, спасибо тебе за пищу нашу, – частил Ромаха.
А Нютка под ту скороговорку побежала в куть и там распрощалась с тем, что съела.
Боле она и крошки проглотить не могла. Вымыла судно – руки-то худо слушались, убрала избу и, словно не было бабьих дел, легла на лавку, подобрала под себя ноги, закуталась в тулуп, хоть в избе было с утра топлено.
– А ежели у нее хворь, как у Богдашки? – доносилось до нее смутно.
– Рыба прогоркла, оттого все, – успокаивал братца Петр.
– Оглоблю просить надобно…
А дальше все расплылось.
Просить совета у Оглобли не пришлось. Следующим утром проснулась Нютка здорова, весела, будто ничего и не было. Казаки, подговоренные Петром, каждый день ходили на реку с удами и часто приносили свежей рыбы – мелких окуней, пескарей да ельцов. Нютка и Домна ее варили, тушили в латках. Тем и спасались.
5. Выбрала?
На Юрия Вешнего [59] в острожек нагрянули гости. Петр стоял у больших ворот и загодя разглядел обоз из нескольких саней на ледяном покрове Туры.
– Не боятся ведь, лихачи, – пробормотал, точно старик.
Годовальщиков, сборщиков ясака, промышленников и иных людишек не видать до самого вскрытия реки. Редкий гулящий пойдет по весеннему льду или направится по берегу – там и каменистые осыпи, и заросли кустарника, и иные пакости, осложняющие дорогу.
Издали видны были раскидистые оленьи рога, раздавались мычание и характерный стук [60], кричали погонщики в высоких шапках. Видно, загодя предупреждали острожек о своем появлении.
«Гость в дом – Бог в дом», – говаривали в местах, где родился Петр. Но чуял он, всей кожей чуял: в тех санях – недюжинная угроза.
Тати, соратники Дюка? Служилые из Тобольска? Купцы, люди новые, местных обычаев не знающие? Так можно было перебирать без конца и края.
Наконец сани остановились, олень, запряженный в первые нарты, негодующе рыкнул. На землю соскочил мужик с тощей бородой. Молодой, сразу понял Петр.
Мужик стянул шапку, стукнул ичигами о наст и крикнул во всю мочь:
– Эй, служилые, расселись там. Открывайте ворота!
За спиной Петра уже собрались все казаки, что остались в остроге. Он был за старшего – Трофим с Егоркой Рылом и Пахомкой ушли на промысел.
– Язык бы подрубить, – хмыкнул Афонька. – Разговорчивый больно.
Незваный гость не унимался:
– Спите, что ль, после обеда? Эй, служилые!
– Кто такие? Что надобно вам?
Петр сказал сухо, да с намеком: мол, наглецов не ждем. Но молодой и глупый принялся хорохориться, называться слугами важного человека. А когда назвал он имя, то казаки уставились друг на друга, точно услышали что-то невообразимое.
Петр, растеряв спокойствие свое и силу, открывал ворота. И засов медленно покидал петли, не желая пускать гостей.
* * *
Молодой наглец оказался у них за старшего. Среди людей его были и постарше, ровесники Петра. С ними казаки сразу затеяли дельный и обстоятельный разговор: до каких земель ходили; не слышно ли об измене ясачных людей; что известно про нового тобольского воеводу, боярина Сулешова [61], татарина, будто бы крутого нравом и должного заняться устроением Сибири.
Гостей рассадили в Трофимовой избе. Она не отличалась ни чистотой, ни убранством, но так было заведено: гостей неясного рода-племени вести сюда. Налили кислого кваса, поставили рыбы, что осталась с обеда. Гости брезговать не стали, принялись за еду, не забыв перекреститься на образ Спасителя.
– Как звать тебя? – спросил наглец Петра. Он все крутил да вертел головой, порывался выйти – чуть не силком усадили за стол да велели не обижать хозяев.
– Звать меня Петром Страхолюдом, сыном Савелия Качурина, дворянина из Можайска.
В глазах наглеца мелькнуло что-то похожее на уважение. Редко Петр говорил о крови своей, да помнил о том всегда. Она обязывала.
– Илья, Петухов сын, десятник отряда людей Степана Строганова, купца, – молвил он и выпятил грудь, будто именитость хозяина его что-то давала людишкам. – Сказывают, держите вы в остроге девку. Собой пригожа, глаза синие, зовут Сусанной.
* * *
Бывает такое: о чем долго мечтаешь, чего ждешь, словно первого меда или Праздника Светлого, приходит нежданно, когда вовсе не думаешь.
Нютка, умаявшись, разложила по всему двору соломенные тюфяки да тряпицы, тулупы да шубейки – прожаривала от всякой нечисти. Невысокий тын, чурбаки, крыша, бревна, оставленные для расколки, – все пошло в работу. Одной с таким справляться было несподручно – умаялась, запыхалась, зато с довольством глядела на дело рук своих.
– Ой, а ты чего тут? Гости у нас, ужели не слыхала ничего? – Богдашка от нетерпения даже приплясывал на месте.
Нютка тут же приспособила его: велела залезть на крышу да расправить одежку – ему, юркому-то, сподручней.
– Слыхала разговоры. Приехали казаки из Тобольска?
– Ой, тебе надо самой поглядеть! Иди же, иди! – Богдашка взял ее за руку и тащил с недюжинной для мальчонки силой.
– Что случилось-то? Скажи толком.
– Придешь в Трофимову избу, увидишь. Только лицо умой, гостей распугаешь.
– Ах ты!.. – Нютка отвесила другу подзатыльник.
Обуреваемая нетерпением, она умылась, отряхнула рубаху, надела однорядку, шитую из нового сукна, красные бусы, чуть помедлив, накинула на голову сирейский плат – прятать ли волосы ей, что не ходила под венец, не знала.
Богдашка убежал – страсть как любил новых людей, ловил каждое их слово, а она медленнее обычного шла к избе десятника. Что за люди? Сердце-то бьется часто. С чего бы?
Возле избы стоял кто-то в легком кафтане, без шапки. Ветер шевелил русые волосы, трепал рубаху с нарядным, шитым шелком воротом. Красные порты, сабля в темных ножнах. Ужели это…
– Илюха! – завопила она, враз углядев щеку в веснушках, красные уши. Вот так встреча!
Не думая о том, потребно ли так вести себя, она подлетела к другу детства, к Илюхе, с которым столько было пережито. Как скучала, как