Илюха подхватил ее, словно и не весила ничего, закружил, повторяя только: «Нашел, нашел, нашел! Нютка-а-а-а!» Глаза с зелеными крапинками так близко, в них утопнуть можно, губы под усами улыбаются, да так что Нюткины в ответ растягиваются… Руки сжимают вовсе не дружески, теперь она знает в этом толк.
Илюха, Илюха, где же ты раньше был? Ждала тебя, как ждала… А что ж теперь? Зачем теперь?..
За спиной их кто-то прочистил горло. По одному звуку этому Нютка поняла, кто стоит за ними, тихо велела:
– Опусти меня.
Скинула с себя жадные Илюхины руки, отступила на несколько шагов для верности, обернулась, сказав просительно:
– Петр, это человек отца моего…
– Знаю.
– Можно поговорить с ним, разузнать, что да как?
– Говори. Кто ж тебе мешает.
Он вернулся в избу, не одарив и взглядом. Наказывает гневом своим за то, что рада незваному гостю, что ведет себя, будто вольна решать…
– Он, что ль?.. – Илюха не договорил, но без лишних слов ясно было, о чем спрашивает. – Пойдем за тын, тут ушей много. Крикну кого из моих людей, чтобы стояли да приглядывали.
* * *
– Где отец? Отчего нет его с вами? Как матушка? Все ли с ней хорошо? Как Феодорушка?
Нютка сразу задала Илюхе целый ворох вопросов, будто решив засыпать ими необходимость объяснять, как оказалась здесь да кем приходится ей Петр Страхолюд.
Илюха многоречиво отвечал. Отец упал с амбара да переломал ребра, оттого не смог поехать за Нюткой; хотел, да тетка Аксинья его не пустила. Отправил за старшего Илюху, ему оказано такое доверие. Матушку давно, летом еще, выпустили из обители, в том заслуга Илюхи, он и в темницу попал – все, чтобы спасти ее. А сколько острогов да заимок обошли, скольких людей расспросили, все искали синеглазую Нютку.
Лед Туры уже не блестел, словно драгоценные каменья: потемнел, впитавши солнечные лучи, – готовился к весне. Возле тына рогатые красавцы олени под присмотром Волешки разрывали снег, ели прошлогоднюю траву.
Нютка слушала Илюхины речи, радовалась за семью свою, все живы и почти здоровы. И между делом впитывала красоту этого места. Снег, что еще белел средь деревьев, чернота оттаявших берегов, синь неба. Суровая земля, красивая земля, что не терпит слабости.
Нюта старалась не глядеть на Илюху. Он стал совсем взрослым, мальчонка из деревушки Еловой. Внезапно со стыдом ощутила в себе потребность прижаться к его груди, пригладить светлые волосы – длинные, почти до плеч, они охвачены были плетеным красным шнуром. Какая же она дурная! Живет с Петром, а появился Илюха, и сразу…
– Воевода тобольский говорит мне: пойдешь ко мне служить, дам тебе жалованье хорошее… Переманивал, ишь, какой я стал…
Он резко оборвал свою речь, ставшую докучливой: понял, что Нютка не слушает. Притянул ее к себе и тихонько, будто мог их кто слышать, сказал на ухо:
– Завтра поутру поедем. Родители ждут, все глаза проглядели. Нечего тебе, дочке Степана Строганова, делать с этим…
Помедлил и продолжил, чуть повысив голос:
– …Страхолюдищем.
* * *
Разговоры и пиршество затянулись. Строгановские люди и казаки Рябинова острожка стали друзьями: пели про степь просторную, про реку бурливую и Ермака, обнимались и сулились встретиться не раз. Мужская разноголосица разносилась по округе.
Нюта после долгого разговора с Илюхой вернулась домой. Надо бы убраться да сварить ужин. Обещала Домне сходить вместе к проруби за водой…
Только не заставить себя.
Не занять руки делом, думы – хозяйством.
Все клокочет внутри.
Счастья столько! Не потеряна Нютка, нет. Может она вернуться, стать вновь синеглазой проказницей, любимицей отцовой.
Столько ж и несчастья. Что делать-то? Как быть?
Вернуться… А как же все то, что прошла она за долгие месяцы? Бабой стала, не девкой.
Страхолюд, Рябиновый острожек, сама она, новая, не похожая на ту Нютку, которую помнят родители.
Разве можно представить, что явится она домой и про все забудет, про Петра забудет?
А чего бы и нет… Как купил ее, так и продаст. Что за беда такая? Поди, уже по рукам бьют да вино пьют. Кто ее спрашивать-то будет? Волос длинен – ум короток.
От всего, что роилось в бедной голове Нюткиной, она словно захворала: голова кружилась, во рту сохло. А как пахнуло на нее рыбой соленой, так и вывернуло наизнанку – прямо на бревенчатый пол.
Все одно, одно стучало в ней: что делать-то? Какую дорожку выбрать? Лишь один человек мог обнадежить ее, взять за руку, повести за собой. И тогда не мучилась бы Нютка.
Тот человек был неведомо где, и оттого муки ее были еще сильнее.
Под утро кто-то вломился в избу, устроил страшенный грохот, уронил мытые котелки, чертыхался. Нютка, бессонная, раздавленная незнакомыми доселе муками выбора, прислушалась: пьяно голосил Ромаха, младший братец.
Петр Страхолюд так и не пришел к ней.
* * *
Солнце безо всякой жалости заливало острожек. Казаки морщились, поминали его худым словами, жаловались, что вино оказалось дурным. Прокисло, что ль?
Илюха, завидев Нютку, тут же подскочил к ней, сияя, словно яхонт. Встал рядом, попытался обнять, зашептал что-то ласковое – толкнула так, что чуть не упал в кучу собачьего дерьма.
– Ты чего? Тоже одичала…
Говорил он как-то иначе, с усилием. Нютка наконец поглядела ему прямо в лицо – до того все глаза отводила. Губа Илюхина, рассеченная добрым ударом, опухла. На щеке растекалась синева.
– Да кто ж тебя так?
Протянула было руку, да остановилась.
– Еще спрашивает кто! В полдень выезжаем. Торопись.
Он круто развернулся и пошел к своим людям. Те суетились, укладывали мешки, запрягали оленей в нарты и вели беседы с казаками. Вокруг царила суета, что всегда сопровождает отъезд большого обоза, людей и собак стало будто в два раза больше. Нютка так и не выглядела того, кто был ей позарез нужен.
Зато из толпы выскочил мальчонка в одной рубахе – вот кто больше всех заждался весны. И бойким шепотом начал:
– Я такое вчера слыхал! Нютка, ты даже не представляешь! Гость этот, в красных портах, про тебя срамное…
– Вечно ты сплетни собираешь.
Нютка тут же пожалела о своих словах, но мальчонка уже куда-то спрятался. Не вовремя обидела друга, ох не вовремя.
* * *
Порченая стала Нютка. Девичье, ему, Илюхе, предназначенное, отдала другому. Он сжимал кулаки да о том пытался не думать. Сейчас важней иное: уговорить, вернуть домой, выслужиться перед хозяином.
Да и Нютка стала иной, слаще. И взгляд с глубиной, с