– Сказывай, Богом прошу. – Нютка умоляюще сложила руки, и подруга тут же сменила тон.
Домна говорила немало: про Илюху, корысть и мужиков, кои ищут богатых наследниц. Нюта почти не слушала ее: вспоминала веснушки на носу, ласковый взгляд, забавы детские да поцелуи, что были почти взрослыми. Провела по щеке – шрам стал почти незаметным, да памятным.
Эх, Илюха. Ужели все ради денег?
* * *
Они вернулись на берег, накормили рыбаков хлебом, сушью [62] и черемшой. Те уже поставили керогоды.
День разгулялся – щебетали птахи, пригревало солнце. И Домна подговорила всех остаться на бережку «еще хоть на чуточку». Они с Афоней поминутно целовались, будто молодожены, и скоро исчезли в лесу.
– Лоботрясничаем здесь, а в остроге дел столько, – с досадой молвил Петр.
Он и восхищал, и раздражал тягой к работе, к делам, средь которых не находилось времени для отдыха.
– Работа не волк – в лес не убежит, – сказала Нютка, а он поморщился: не то. – Ужели ты со мною не хочешь немного побыть? Они-то… – махнула в сторону, где скрылись в лесу Афоня и Домна.
– И правда. Не придется тебе здесь по нраву, ты и убежать от меня можешь.
Петр сбросил серьезность свою, словно синий кафтан, что-то мальчишечье блеснуло в глазах – таким Нютка его любила.
– Убегу! Попробуй поймать меня! – вдруг звонко крикнула она и побежала по берегу. На миг похолодела: ужели не откликнулся на ее призыв? Но тут же услышала за собою топот и громкое дыхание, припустила еще быстрее.
Коряги. Камни. Сплетение трав.
Бежать по берегу – можно и носом землю клюнуть. Нютка вспоминала детство свое, забавы на берегу Усолки (тут всплыло «Илюха»), и ноги сами собою мчались вперед.
– Погоди, погоди ты! – кричал за спиною Петр.
Нютка летела, будто быстрокрылая птица, успевая перепрыгивать через коряги, огибать топляк, замечать, как хороша земля, что зацвела после долгой зимы.
– Не догнал! – наконец остановилась она, и в тот же миг ее охватили крепкие руки.
– Словно ласточка, – шепнул на ухо. И тут провел пальцем по шее, скользнул в вырез рубахи, принялся водить вверх да вниз по ложбинке меж грудей.
Как понять-то его? То злой да серьезный Страхолюд, то обавник [63] Петяня. Так думала Нютка, подставляла шею ласкам его, стонала, бесстыже развязывала гашник на мужских портах – да безо всякого успеха, и оба тихонько смеялись тому – ощущала, как ветер с реки холодит тело ее. А потом вовсе перестала думать, с новым удивлением постигая, что плоть может пересиливать разум. Он вновь и вновь целовал, Нюта с охотой отвечала, откуда-то зная, что такие поцелуи куда ценнее тех, что в разгаре страсти.
Они ополаскивали тело холодной водицей, и Нютка визжала, когда Петр брызгал на нее, словно расшалившийся мальчонка. Он поплыл на тот берег, поросший густым лесом. Кажется, близко, рукой подать, а Нютка измаялась, пока выглядывала: где же он, плывет ли, не утянула ли нечисть на дно.
Когда Петр вернулся, отфыркивался – далеко ли от младшего братца ушел, – она молвила:
– Измаялась я.
– Ты за меня не бойся. С детства как пескарь в воде плескался.
Обратно плыли медленно, против течения. Домна, разморившись, уснула в лодке. Мужики гребли уже без шуток и разговоров. А Нютка углядела на взгорке невысокую рябинку и уговорила мужиков выкопать ее да забрать с собой.
* * *
Рыбы и правда добыли много. Следующие несколько дней Нюта и Домна, не разгибая спины, потрошили, солили, вешали под нарочно сплетенную мелкую сеть окуней, ершей и мелких карасиков. Рыбья слизь на руках, пропахшие тиной рубахи – Нютка вспомнила про забытую хворь. С утра до вечера боролась с тошнотой, пила холодный квас, а вечером валилась на лавку безо всяких сил.
– Неладно дело с тобою, краса моя, – сказала однажды подруга. И что-то хотела добавить, да Нютка отсекла ее резким: «Не твое дело».
Самых крупных окуней жарили на больших сковородах, коптили над костром, запекали в углях на радость всем, окромя Нютки.
Она в ином находила отдохновение: приходила к рябинке, которую посадила за домом, нюхала горьковатые листья и грозди, что набирали цвет, молила Богородицу о милости. И пела тихонько, не вслух, чтобы лишь деревце слышало:
Ой, рябинушка стоит на крутом берегу…
* * *
Следом за рябиной посадила она редьку, укроп и репу. Нютка, отродясь не любившая огородной маеты, заскучала по ней, вспомнила матушку свою.
– Сади, коли осилишь такую затею, – хмыкнула Домна и принесла семена в льняном узелке – в ее сундуках можно было отыскать все.
Согнувшись в три погибели, дергала Нютка сорняки. Кусачая крапива, одуванчики, лебеда – все те же старые знакомые бурно лезли за домом. Здесь, в острожке, пашни да огородов не заводили. Всяк жил хлебным жалованьем и тем, что добыл.
Измазавшись до самых бровей, взрыхливши и засяевши землю, Нютка стояла и любовалась плодом рук своих. Ни у кого не будет репы, а у нее, Нютки, все вырастет!
7. Пташка
Ранним утром большой струг приплыл к деревянным сходням близ острожка. Казаки конопатили суденышки, потому сразу увидали гостей. Петр на правах старшего – Трофим с Пахомкой уехали за ясаком – поклонился и спросил, кто такие, куда путь держат.
Высокий, одетый в богато расшитый кафтан, с саблей в серебряных ножнах, выступил вперед, представился. Из шелкового рукава его торчала деревяшка. Средь людей Петр углядел знакомого наглеца и понял, что день его именин будет непростым.
Гостей без проволочек пригласили в острожек. Высокого Петр повел в свою избу, остальных поручил Ромахе.
Ежели бы мог он отправить гостей вниз али вверх по реке – куда угодно подальше от острожка, – так бы и сделал. Но все мы в руках Божьих.
* * *
– Нюта, дочка, жива-здорова, румянец вон какой – на обе щеки! Как матушка тебе будет рада, словами не описать. Сколько слез пролила!
Нюта не могла наглядеться на отца, наслушаться его рассказов. Поистине чудом казалось то, что Степан Строганов, ее батюшка и надежда многих месяцев, приплыл сюда, в Рябинов острожек, за дочкой. Он постарел, резко, словно не виделись несколько лет: проблескивала седина в густых волосах, глубже стали морщины. Походка стала тяжелой, иногда морщился он и хватался за бочину – видно, болели перебитые ребра.
– Илюха сказал, что ты… – Отец замолк, подбирая словцо. – Живешь тут…
Он брезгливо отряхнул лавку и сел, будто здесь не изба была – хлев. Нютка тут же посмотрела его глазами. Конечно, где любимые отцом