– Живу, – сказала она и тут же подумала: с отцом так вести себя не подобает. Поправилась: – Живу хорошо, не жалуюсь. Ты к столу-то садись, – наконец вспомнила она про обязанности хозяйки. Вытащила из печи вчерашний пирог с рыбой, налила похлебки.
Но отец отодвинул от себя миску.
– Чего же ты? – обиженно протянула Нюта.
Он смягчился, отломил пирог, потом еще и признал:
– Хорошо вышло. Скажу матушке, какой стряпухой ты стала.
– Я и печь умею, и пиво ставить, и рыбу потрошить да солить. Много чего.
Но отец вовсе не хотел говорить о том. Клонил разговор все в одну сторону.
– А этот? – Отец наклонил голову в сторону двери, будто там, по его мнению, скрывался Петр Страхолюд и подслушивал разговор. – Муж тебе иль как? Все знаю: купил тебя, супротив воли держал…
Он сжал здоровую руку так, что побелели костяшки пальцев, и Нютка, вспомнив нрав своего отца, его силу и власть, тут же принялась частить:
– Так уж вышло. Худого никто не хотел, с заботой ко мне. Батюшка, ты не… – Нютка растерялась и сказала первое, что явилось в голову: – Ты его не наказывай. По сердцу мне Петр Страхолюд. – И шмыгнула, будто малое дитя. Знала: только так можно разжалобить отца.
* * *
Пост кончился – оттого встреча была весела. Гости привезли хорошего вина, в закромах острожка было крепкое, на хмелю настоенное пиво. Домна расстаралась, наметала на стол все, что отыскала в закромах – своих и соседских. Половина ватаги была здесь еще весной, с Илюхой, у других отыскались общие знакомые на просторах от Дона до Енисея.
Уже вытащили зерни и начали игру. Звенел задорный голос Домны – неугомонная баба смеялась, вихляла задом перед мужиками, и Петр в который раз подвился другу, который такое терпит.
– А ты чего сидишь невесел, что головушку повесил? – прямо над его ухом раздался наглый голос.
Никак его Нютку не оставят в покое. Отчего все пытаются утащить ее, вырвать из его рук, похитить? Петр ощущал, как поднимается ураган внутри.
– Мало тебе в прошлый раз было? Добавлю? – ответил негромко, так, чтобы никто не услышал.
Но сидящий по соседству Афоня тут же повернул к ним голову:
– Братцы, вы потише.
– А чего потише-то! Я жених Сусанны, родители благословили. Отец здесь, чтобы все было как положено. А ты… как там тебя? Страхолюд, кто ты?
Конопатый уже кричал, видно, рассчитывая на заступничество своих товарищей. Глаза его налились кровью, кулаки сжимались. Ай да жаждет отомстить за прошлую обиду. Победа ему нужна, понял Петр.
– Не захотела она с тобой ехать. Меня выбрала.
Вокруг них клубилась тишина. Даже игравшие в зерни остановились, словно в беседе Петра и его молодого противника было что-то захватывающее.
– Запугал ее. С такой-то харей! А она глупая, молодая совсем, не понимает ничего. Отдай ты ее добром.
– Не отдам.
– Денег заплатим много. Ты же служилый. Сколько в год – пять, десять рублей? А отец ее больше заплатит. Ты себе новых парочку купишь, чего тебе?
Конопатый был откровенно пьян, он брызгал слюной и размахивал руками, качался, будто так и не спустился с ладьи. От волненья напился, от страха. Сам еще зелен. Что от такого ожидать? А ежели Нютка и вправду так для него ценна…
– Деньги мне ваши не надобны, и твоего хозяина – тем паче. Ты залезь-ка на полати да угомонись. Иначе водицы холодной налью за шиворот, – сказал он, и товарищи принялись утихомиривать конопатого.
Петр и не увидел, что в избу зашел Нюткин отец, так велико было его стремление побороть в себе гнев и гордыню, вступиться за честь свою и служилых, за синеглазую, что стала для него дороже всех на свете.
В избе скоро стало тесно. Пирушка выкатилась на улицу вместе с лавками, столами, кувшинами и кубками, вместе с зернию и смехом. Только Петр вернулся в свою избу, прижал Нютку к сердцу и скоро заснул, успокоенный ее близостью.
* * *
Строганов оказался не промах. Его люди тут же, в острожке, устроили торг. Меняли добытых соболей, черно-бурых лисиц, бобров на ножи, холсты, снедь и то самое фряжское [64], жутко дорогое вино, которое все распробовали вчера.
У «родича» он останавливаться не пожелал. Сам разбил шатер, точно турок, прямо посреди острога. А людишек своих расселил по куреню.
Петр надеялся, что гостевать он долго не будет. Наговорится вдоволь с дочкой любимой и уедет восвояси.
Но ошибся.
Строганов объехал все окрестности, и как-то вышло, что Петр дал ему своего коня, к которому никого не подпускал. Познакомил с вогульским князьком Салтыком. Тот все дивился деревянной деснице, даже пытался приладить ее к себе – третьей рукой.
Салтык и Строганов пировали, о чем-то долго беседовали один на один, остались довольны.
Съездил на охоту да рыбалку, позвал Афоню и Ромаху, те о нем только и говорили. Покорил Домну, вручив ей длинную нитку жемчуга. Словом, вел себя как владелец здешних угодий.
Казаки вспомнили (не без усилий строгановских людей), что отец Степана отправлял на Кучума, на Сибирское царство Ермака Тимофеевича, что дарил ему пищаль с особой надписью – тем род Строгановых был мил и почтен для всякого обитателя острожка.
А еще он проводил много времени с дочкой. Осыпал ее подарками и ласковыми речами, и всякий по блеску синих глаз – отцовых и дочкиных – видел, как они похожи, сколько в малой девке, которую считали за обычную, гуляющую, которой и не верили, доброй крови.
Петру казалось уже, что его острожек стал чужим местом, где волю имеет лишь Степан Максимович Строганов, отпрыск именитого рода, насмешник, богач, рядом с коим он – блоха хромая.
* * *
– Маетно мне. – Нютка прижалась к плечу батюшки, ощутила: не хочется отпускать. А как иначе?
Словно окунулась в прошлое да вспомнила свое детство, непростое, безотцовое: насмешки деревенских, свою надежду, с коей она не могла расстаться. Обрела батюшку синеглазая девчушка, да какого!
Почему же так непросто все устроено? Сесть бы сейчас на тот струг да уплыть в родные места.
А как же без Петра, без Страхолюда, без… Нюта вспомнила еще один довод, хоть и махонький, да самый важный, что не давал ей оставить острожек, своего милого и этот мир, что так быстро стал родным.
– Слушай, чего надумал я.
Отец сказал так весомо, что Нютка тут же закивала изо всех сил. Мудрый он, опытный, придумает способ. Она слушала