Нютку и пугала, и забавляла новая его привычка.
Люди отцовы ловко и споро починили обшивку, вычерпали воду, распустили кожаный парус, ожидая лишь крика: «Давай, братцы!» Поднялся ветер, теплый, задорный. Он решил расплести Нюткину косу, пробежался по ее щеке, охальник, поднял подол и заколыхал юбки.
«Петр», – сразу зашлось сердце, будто лишь он мог забавляться с ней. Окаянный.
И словно отвечая на думы ее, по стругу прошел тот же шепот: отцовы люди, среди которых были остроглазые, разглядели, кто плыл в той лодке.
* * *
Ей бы рассмеяться да сказать что-то дерзкое: теперь, обретя защиту батюшки, могла все.
Ей бы разъяриться да велеть выбросить со струга мучителя своего: пусть плывет к женке своей, не к Нюте.
Однако ж она молчала. Казалось, что не видела Петра Страхолюда много дней и ночей, а не малое время. Для чего явился? Издеваться над ней? Уйди, уйди…
Поклонился отцу почти до земли, по обычаю троекратно прощения попросил, что отнимает время ценное у Степана Максимовича. И, вновь кланяясь до земли, испрашивал разрешения поговорить с глазу на глаз. Хоть и слова говорил смиренные, не унижением веяло от него – силой.
– Пойдем, Петр, – радушно позвал его отец.
«А я!» – чуть не крикнула Нютка, глядючи на двух мужчин, что скрылись в клети. Оба высоки да широки в плечах – все ж отец крупней! – оба считают, Нютка для того разговора и не нужна вовсе. «У-у-у, сил моих нет!» – подумала она и нежданно поймала на себе взгляд одного из старых отцовых людей.
– Все ладно будет, Сусанна Степановна.
И от ласки, звучавшей в его голосе, от неожиданного навеличивания по имени-отчеству, от появления того, кого она мнила прошлым, о ком лила слезы, она ощутила: вся морока последних дней, зажавшая слабую-слабую пташку, отступила.
* * *
Петр был готов ко всякому: отгонят руганью, выкинут за борт, поднимут на смех. Тогда он будет, словно умалишенный, кричать синеглазой – глядишь, она услышит, пожалеет, отзовется большое ее сердце.
А к обстоятельной, серьезной беседе с отцом ее оказался вовсе не готов.
Строганов не облегчал ему задачу. Сидел на крытой бархатом лавке – видно, его, хозяйское место. А гостю сесть не предложил. Поигрывал своей рукой-деревяшкой, развернул какую-то длиннющую грамотку и будто бы не замечал никого.
– Знаю, много сотворил… – Петр не с того начал и быстро откашлялся. – С дочкой твоей…
Вновь не знал он, что молвить этому суровому, сильному человеку, чью дочь он купил, склонил к блуду и теперь собирался взять в жены. Хоть пред Богом не имел на то права.
– Тяжела она, – бухнул он наконец, перебрав все возможные доводы и сочтя этот самым увесистым. – Я… меня… Рад тому… Потому перед людьми надо…
Да какое дело Строганову, рад он или нет! Опять не о том.
– Счел бы тебя скудоумным, ежели бы до того не знал, – наконец оторвался его мучитель от письмеца. – Давай поскорей, скучно мне. – Он откровенно издевался, словно находил особое удовольствие в косноязычии гостя.
– Прости меня, много худого сотворил.
На Петра ухмылка подействовала словно ушат воды. Мысли, разбежавшиеся по углам, выстроились в рядок, и он наконец сказал главное:
– Дочку твою пред людьми ославил, да женюсь на ней. Сознаюсь, венцы держать не будут над нами… [65] Но все сделаю, лишь бы была она счастлива.
– Внук, да первый – подарок настоящий А что касается остального, дочку свою неволить не стану. Дочь, поди сюда. Дочь! – Чуть громче, только не было надобности.
Нютка зашла в клеть, испуганно поглядела на отца, потом, что-то разглядев на его лице, опустилась на лавку напротив Страхолюда – а глаз ее синих так и не увидал.
– Замуж зовет. Пойдешь, дочка? – в четыре словца он уложил все.
Нютка, даже не испрашивая ничего, не изображая обиды или сомнения – так любимых бабьим народом, – тут же взвизгнула и бросилась к Петру, повисла на его шее.
Как при отце родном такое творить? Но Петр прижал к себе ненаглядную пташку и даже шепнул в ухо, прикрытое темными завитками: «Отчего про дитя смолчала?» Но ответа так и не услыхал.
О чем-то еще говорили, Петр запомнил лишь, как будущий тесть молвил: «Подходит он нашему семейству. Руки целые, зато лицом не удался», а Нютка тихонько захихикала, потом засмеялась в полный голос.
Строгановские люди, увидав Петра и Нютку, что вышли из клети, держась за руки, заулыбались, сказали крепкое казацкое по удалого молодца и дивчину.
Петр знал: на этой ладье он поменял жизнь свою бесповоротно. И синеглазую пташку приковал к себе цепью – теперь не улетит.
Глава 4
Круг
1. Успокоилась
– Повяжи мне на голову плат.
Нюта улыбалась, когда его неловкие пальцы завязывали узел, а лоб напрягался от усилий. Некому боле собрать ее на свадьбу.
– Ромаха, глянь, готово ли все.
В острожке было тихо и пустынно. Гости-то где? Сначала напугалась, потом решила: все с женихом, на берегу – там решили праздновать.
У реки никого не оказалось. Ромаха принялся кричать, звать братца старшего и казаков. Нютка все держалась за живот, а потом поняла: свадьба-то будет под водой.
Позвала Ромаху, они рука об руку спустились в холодную водицу. Мимо проплывали рыбы большие и малые. А на самом дне увидали Петра, он то ли спал, то ли…
Она просыпалась посреди ночи. Давила крик и не верила.
Ужели то сон? Трогала ладошкой живот – твердый, упругий, защищавший кровиночку, ее дитя. А Петр Страхолюд? Вот он, рядом, не на дне и в могиле. Втягивала запах – и сразу ощущала мужской, чуть терпкий, родной.
Поворочавшись да помолившись Богоматери, она засыпала. Спина поближе к горячему мужскому, живот прикрыт рогожей. Уйдите, худые сны. Вам не рады.
* * *
А утром топила печь и, улыбаясь, вспоминала недавнее. Как вернулись с отцова судна, Петр перед всеми казаками острожка сказал: «Ты, Сусанна, будь мне женой», и в глазах его серых увидала она свое счастье. Нютка в ответ поклонилась ему чуть не до земли (так Домна научила) и молвила: «А ты, Петр, будь мне мужем».
Речи их потонули в криках и свисте, жениха подняли на руки да обнесли вокруг. Потом то же решили сделать с Нюткой, она кричала и противилась, только никто ее не слушал.
Вечером пили мед и царское вино. Бабы напекли пирогов, зерном одарил Нюткин отец в счет приданого. Постель брачную сотворили по казачьему обычаю.