Позже, когда Сусанна сняла верхнюю рубаху и погасила лучину, явился Ромаха. А женка его осталась в деревушке – как и во многие другие вечера.
* * *
В четыре руки стряпать – потеха, а не забота. О том думала Сусанна, глядючи на ловкую невестку. Всем хороша Параня: пригожа, добра, хозяйственна, опрятна. Скромна – так то достоинство. Отчего жизнь их с Ромахой не ладится, кособоко идет?
– То не любопытство… Гляжу я на вас да переживаю. Параня, отчего…
Сусанна искала слова, чтобы проложить прямую дорожку. Одна семья – как остаться равнодушной? Да сказала прямо, ох не по душе ходить вокруг да около:
– Не по сердцу тебе Ромаха? Отчего ты уходишь да бросаешь его?
– Бросаю?
Серые глаза ее стали больше – словно два блюдца, узкие губы недоуменно изогнулись. Рваными движеньями она стала поправлять волосы, что выбились из-под повойника. Да все без толку.
– Измазалась. – Сусанна вытерла невесткину щеку, испачканную мукой, поправила непослушную прядь, а мгновение спустя та хлюпала носом, точно девчонка, и сказывала про свои горести.
* * *
Накануне Великого поста обитатели острожка и деревни собрались на берегу – все до единого, даже закутанный до самых глаз Фомушка. Словно чудом у заснеженной Туры, чуть выше полуразобранного острожного тына, выросла небольшая клеть.
В полтора человечьих роста, с причудливыми вратами – посреди высеченных на дереве узоров можно разглядеть Петров большой ключ да меч святого Павла, боле похожий на казачью саблю. А венчала сооружение узкая маковка с крестом.
На сильном ветру свечи зажечь надобно еще постараться. Но когда собравшиеся заходят в церковь, Парамон Ламуха, отец Парани, помогает каждому. Все ждут, тихонько молятся, и только Егорка Рыло что-то шепчет на ухо Пахомке, а старый Оглобля шикает и грозит ему здоровым кулаком.
– Да когда же? – шепчет Домна.
– Идут!
Богдашка заскакивает, становится подле отца, берет свечу и ждет вместе со всеми. На лице каждого – нетерпение.
Наконец в открытые врата церкви заходит долгожданный гость, и все склоняют головы, просят благословения.
– Потом, потом, – ласково говорит он. И продолжает: – Господи помилуй. Молимся о всех во славу Божию потрудившихся в созидании и благолепнем украшении святыя часовни сея.
Служба прошла быстро для тех, кто измаялся без Божьего слова. Только Фомушка трижды агукал, перебивая зычный голос священника, оттого красные пятна поселились на щеках Сусанны.
– В том нет худого, – шепнул ей муж. – Дитя малое, неразумное.
Отец Гавриил, вместе со служилыми ехавший в Тюмень, освятил часовню Петра и Павла. Крест ее отныне виден был всем ехавшим в сибирские земли. То был прощальный дар казаков десятника Трофима, за прошедшие три года сроднившихся с Рябиновым берегом.
Отец Гавриил обвенчал Ромаху и Параню. Осенил крестом Фомушку, благословил жителей острога и деревушки. И уехал в Тюмень.
* * *
Несколько дней спустя случилось несчастье, и часовня впервые впустила во врата свои почившего.
Сусанна глядела на белое, без единой кровинки лицо, на бороду, что при жизни торчала вперед, на испачканный тулуп. Вмятина на виске, жуткая, глубокая, смертельная.
– Чего же ты, говорил, будешь беречь сынка моего, а сам… Как же это? – повторяла она вновь и вновь мертвецу.
– Да как? Бревно сымали сверху, с тына. А он и замешкался. Бревно покатилось, и тут Оглобля… Старый уже.
– Проворней тебя, Ромаха, будет! – с гневом выкрикнула Сусанна.
– Чего злишься-то? Трофим сказал, не виноваты мы с Рылом!
– Еще и с Рылом!..
Умом Сусанна понимала: нет вины на Ромахе да на беспутнем Егорке Рыле. Всякое может случиться – и случается раз от разу. Но старый казак Фома Оглобля казался ей сейчас близким да родным. Крестный сынка – и верно, родня!
– А чего ж сразу про нас худое… Не виноваты!
Домна сняла с мертвого сапоги да тулуп, даже не поглядела, как обиженный парень комкает в руках колпак. Какие ж тут обиды, ежели смерть пришла на Рябинов берег?
– К обряду его готовить будем, ты здесь не надобен. Лучше Богдашку милого сыщи, он с Афонькой рыбачит. Скажи ему про отца-то, про несчастье. Не грубо скажи. Пожалей мальца.
– Лучше мы скажем! Поди прочь, Ромаха, – велела Сусанна. И голос ее был гнусав от слез и яростен.
Старик еще не окоченел, казался спящим. Прилег на миг, а сейчас откроет глаза да молвит: «Бабы бабьи, а ну брысь!»
В четыре руки они обмыли старика. Капали слезы, чистые, искренние. Домна взяла рубаху – новую, снежно-белого льна. Верно, запасливый дядька Фома готовился к смерти. Сняли вместе старую, пропотелую, обрядили в нарядную. Потом перенесли в часовню. Казаки молились над телом его всю ночь и поминали характерника, что всегда стоял меж ними и смертушкой.
* * *
– Теперь ты у нас, Богдашка, заговаривать раны будешь да отгонять бесов? – спросил Афоня и потрепал мальчонку по голове.
– Не буду, – ответил тот угрюмо. – Я без батюшки ничего не буду.
Весь день казаки жгли костры, копали могилу на северной окаемке леса. К вечеру захоронили старого Оглоблю и поставили высокий, в полторы сажени, крест. Сынок его, Богдашка, всю ночь и день крепился – слезы лить казакам не велено. А когда Домна взяла его за руку, повела в свою избу, усадила за стол и велела хлебать щи, заревел во весь голос.
Так Богдашка обрел новую семью, а Домна, хоть и не родила, стала матерью.
6. Переезд
– Горшки, утирки, рубахи, сапоги – вродь не богаты… А попробуй все собери да увяжи!
Сусанна оглядывала тюки да сундуки, свертки и корзины, закутала заботливо ту, что с иконами.
Да когда, как успела она обзавестись большим хозяйством? Приехала сюда с малым узелком, а теперь… Одежи вдоволь, разной утвари. Отдельно сложено казачье, и там вышла изрядная гора: сабли в кожаных ножнах, луки со стрелами, седла да стремена, сети – и еще тьма-тьмущая того, чему и названия не сыскать. Рядом носились псы, они чуяли предстоящую дорогу, весело скалились, нюхали тюки с добром и, получивши за то пинки от казаков, поджимали хвосты и убегали. Половину псов решили взять с собой в Верхотурье, остальных – отдать Салтыку.
– Аю, – залопотал сынок и отвлек ее от маеты, в коей прошли последние дни.
Параня стояла во дворе и держала на руках крепыша: румяное забавное личико, меховой колпак, сам замотан в толстую овчину от застуды. Плен ему не по нраву – весь в матушку, елозит, зовет, требует воли. Чудо-сынок.
Сусанна не могла противиться его зову, подошла, ущипнула легонько за