— Это тоже твоя вина, мерзкая девка! — Серафима так пылала, что от нее шел натуральный яростный жар, сильнее, чем от дров в камине. — Это ты заставила моего мальчика дать обещание рода!
— Да что вы? — удивилась я. — А мне помнится, все было наоборот. Я категорически не хотела брать Николая в аномалию. Но он настаивал, размахивал перед гильдией указанием самого господина канцлера и был согласен на любые условия. Кстати, вы не думали просить компенсации в имперской канцелярии? Ведь Николай выполнял их задание. Или нет?
— Да-да, все твое скоморошество с затвором и бедной больной, почти умирающей тенью, оказалось обманом! — выпалил родитель. Ничего себе претензии!
— То есть мне действительно нужно было лечь там и умереть с голода? — поинтересовалась я, едва поворачивая к нему голову. — Особенно в свете того, что вы обо мне забыли настолько, что даже содержания не выделили? Вот это, я понимаю, родительская любовь. Вот это забота! Вы искренне считаете, что я обязана быть за это благодарна?
— Не переиначивай мои слова! — вспыхнул папенька.
Ну не привык Павел Платоныч разговаривать в таком тоне с теми, кого считал ниже себя. Именно поэтому слегка растерялся. Ведь до истечения месяца, назначенного его величеством, еще три недели с хвостиком, а до этого момента он никак не может на меня влиять. Даже влепить отеческую оплеуху не смеет. И как тогда разговаривать? Орать и обвинять не помогает. Я в ответ только ядовито отплевываюсь. Вот и растерялся родитель.
На что и был расчет, признаться честно.
Глава 24
— Разве я что-то переиначиваю? Я просто говорю, что, помимо ваших махинаций с обещанием рода, которые все едино ударят по репутации рода Барятинских, у меня есть еще два боярских обещания и один долг жизни. И я могу, коли дело до того дойдет, попросить у тех же Снежинских, чтобы они подняли в совете бояр вопрос уже о вашей, папенька, и вашей, тетушка, дееспособности. А если Вьюжины и Орловские поддержат… да Лисовские присоединятся… как думаете, на чью сторону встанет совет? — Я довольно зло усмехнулась, пряча чуть вздрагивающие пальцы за чашкой с кофе. — К тому же не забывайте. Я пять лет на том кордоне просидела. Вы правда думаете, что последний рейд чем-то сильно отличался от ранних? И Снежинские, Вьюжины, Лисовские — мои первые должники?
Уф-ф. Теперь главное — не спалиться. Потому что это блеф. Наглый и почти смертельный. Во-первых, обещания Снежинских у меня уже не было. Правда, знал об этом только сам Игорь, выманивший свой долг в обмен на информацию.
Да и сама идея объявить родню поголовно сумасшедшей — на редкость новая, почти бредовая в этой реальности. Но! Как ни смешно, малюсенький шанс провернуть это дельце существует.
— Что ты несешь⁈ — прохрипел Павел Платоныч, хватаясь за бутылку коньяка и не глядя плеща себе в пустую чашку чуть ли не до краев. — Да как тебе…
— Ну, ежели род не хочет меня отпускать, то я возьму этот род в свои руки. — Еще один уверенно-снисходительный взгляд поверх остывшего напитка заставил отца едва не поперхнуться. А тетка и вовсе где-то там в стороне осела на стул. — Вы же понимаете, папенька. Снежинским нужна именно я, а вовсе не вы и ваше благословение. Уж я найду, как с ними договориться, и дам то, чего этот род жаждет. В обмен на вашу голову. Фигурально выражаясь, конечно.
Павел Платоныч зло опрокинул коньяк в горло, сипло выдохнул и ощерился:
— Ах ты маленькая гадюка… вырастил, выкормил на свою голову.
— О да, папенька, выкормили на славу, — не менее зубасто ухмыльнулась я. — Но вы сами устранили Николая с моего пути. Даже возиться не пришлось. Что касаемо Алисы — она младше меня. И вообще, вряд ли можно считать кузину достойной соперницей.
Я сделала многозначительную паузу, чтобы посмотреть, как там моя родственница, мать вышеперечисленных кузенов. Не померла еще?
Не померла, только злобой наливается, но вместе с тем в глазах уже виден испуг, дурочкой-то папенькина сестрица никогда не была.
Так что я продолжила, раздувая этот испуг в настоящий страх, медленно, аккуратно и неотвратимо:
— Пожалейте девушку, не вмешивайте ее в это дело. Тогда, глядишь, останется в столице, я ей даже подыщу достойную партию. При ней и тетушка притулится, коли мужний род дозволит. Ну а вы, естественно, поедете в дальнее поместье. На кордон, к примеру. Дом тамошний я в порядок привела, опять же, травяная лавка на паях с гильдией с голоду не даст помереть. Позабочусь о вас, как-никак родитель. Отплачу сторицей за вашу щедрость да любовь!
— Ах ты… ты… — Павел Платоныч уже не говорил, он сипел, царапая ногтями собственное горло, будто пытался ослабить слишком тугой воротник. Только никакого воротника не было, а воображаемая удавка, наброшенная на его шею, сжималась так неумолимо, что царапай — не царапай, все одно толку не будет.
— Вам решать, папенька. — Я сбавила немного накал, улыбнувшись самую капельку мягче. — Отпустить меня с миром — и свои дальнейшие отношения с боярскими родами я буду вести сама, не вешая на вас ответственность. Или упираться, как баран из старой сказки. Тогда у меня не будет иного выхода, кроме как задействовать все способы. Вы ж не забывайте, что новый род с живым воплощением покровителя — огромный плюс империи. Перед другими странами козырнуть — мол, нам боги благоволят. И внутри простор для действий, как-никак свежая кровь. Свежая магия. А еще у меня за спиной гильдия. Я первая высокородная, владеющая магией, которой удалось стать проводником. Кто для общества ценнее — вы с вашими кутежами или я со своими возможностями? Вот-вот, подумайте.
— Ведьма, — прохрипел папенька и снова потянулся за коньяком. Залпом выпил чуть ли не полбутылки и глянул на меня злыми, помутневшими глазами. — Стерва!
— Спасибо за комплимент. — Я вернула ему пристальный взгляд и поднялась из кресла. — Размышляйте, дорогие родственники. Времени у вас до завтрашнего утра. Либо прибудете в имперскую канцелярию с адекватными условиями и мы все решим полюбовно, либо завтра после полудня я потребую у всех моих должников созыва боярского совета. Кстати, тетушка, подумайте, ведь с моим уходом ваши дети ничего не потеряют. Это папеньке будет несколько затруднительнее кутить, а вам-то что? И Николеньку бы неплохо вернуть в род как наследника, пока новость о его недееспособности не разлетелась по чужим гостиным.
Тетка вскинула на меня яростный взгляд, но в нем уже светился трезвый расчет. Ведь я говорила чистую правду.
— До завтра, мои дорогие.