— Почему из-за чужих людей страдать должна собственная семья? — роптала она. — Все равно никто за это не испытывает благодарности! Только еще больше хотят! Лучше уж в церковь пожертвовать!
— Я жертвую. Только на прошлой неделе тебе отдавал…
— Вот и хватит! И не надо больше! Владыка говорит, что расточительство — это грех! Почему, например, не уменьшить зарплаты директорам? Столько, сколько ты им платишь, не платит никто в городе!
— Иначе они начнут воровать.
— Они и так воруют! У них дома — не хуже нашего! И штаты в фирмах раздутые!
— Я уволил почти половину людей, ты же знаешь! — сквозь зубы отвечал Норов. Он не выносил, когда она принималась давать ему советы в делах.
— Тогда почему же не хватает денег? — недоуменно разводила она руками.
Она не хотела входить в его положение и понимать его проблемы. Это его задевало, ведь он не просил ее ограничиваться себя в необходимом; речь шла лишь о том, чтобы она перестала копить или, по крайней мере, делала это не в прежних размерах. Его мать и сестра после его ухода из мэрии заявили, что отказываются от его помощи, поскольку не желают вводить его в лишний расход. Между тем, суммы, отправляемые им, были ничтожными в сравнении с теми, которые получала Верочка.
Отказов матери и сестры Норов, кстати, не принял и продолжал высылать им деньги, только Верочке об этом не говорил.
***
Гаврюшкин отсутствовал недолго.
— Договорился! — с облегчением объявил он, вновь появляясь на кухне. — Чечены примут безналом. Только сумма будет малость побольше. Триста штук. Двадцать процентов они сверху за обналичку накидывают. Зато все быстро. Сейчас пришлют номер счета, на который мы загоняем бабки. Так нормально?
Норов замялся.
— Они какой-нибудь договор дадут? — деловито поинтересовалась Ляля. — Надо же цель платежа указать, все же мы в Европе. К нам, русским, тут на каждом шагу придираются.
— Бля! Про договор я не спросил! — с досадой спохватился Гаврюшкин. — Совсем из головы вылетело!.. Просто мы с ними сперва про наличку речь вели…
— Нельзя просто так триста тысяч отправлять! — настаивала Ляля. — У них же тут всякие законы против отмывания денег. Возьмут да счет заблокируют и у них, и у нас. Запросто!
— Да сам знаю! — расстроено поморщился Гаврюшкин. — Блин, ну что делать, пойду опять звонить!
Он вновь достал телефон из кармана.
— Погоди, — остановил его Норов.
— Че такое?
— У меня нет трехсот тысяч, — смущенно проговорил Норов, не глядя ему в лицо.
— В смысле? — не понял Гаврюшкин.
— У меня на счету меньше трехсот тысяч…
Он пребывал в явном замешательстве и выглядел так, будто его уличили в постыдном поступке. Признание в отсутствии денег дается русскому человеку, особенно гордому, очень тяжело, порой ему легче украсть.
— На каком счету нет? На французском?
— На французском.
— Ну с другого загони, какая разница? Где у тебя бабки? В Швейцарии?
— Всех денег в Европе у меня осталось примерно двести шестьдесят — двести восемьдесят тысяч. Может быть, меньше. Точнее не скажу, надо проверить.
— А где ж остальные? А в Штатах, что ли? Или в оффшорах?
— У меня нет оффшорных счетов. Я тебе русским языком объясняю — у меня здесь двести с чем-то тысяч. И все.
— Ты че, в России деньги держишь?! — недоверчиво спросил Гаврюшкин.
— Там у меня два миллиона рублей.
— Два миллиона?! Да по нынешнему курсу — это четвертак евро! Вообще ни о чем! Бля, ниче не понимаю! Нор, ты же олигарх!
— Нет, и никогда им не был. Когда-то у меня действительно было несколько миллионов, четыре-пять, плюс недвижимость, все вместе выходило под десятку.
— Десять?! Я думал сто!
— Все так почему-то думали. Но и пять — это тоже очень много, во всяком случае, мне так казалось. Но они за эти годы закончились.
— Да нет, Нор, этого не может быть! Я же видел, как ты жил! Какие на х-й пять лимонов! Пять лимонов и у меня есть, а ты бабки не считал! Ты телкам за одну ночь тачку дарил, забыл?! Ты квартиры бл — м покупал! Вся наша охрана на тебя дулась! Из-за чего парни откручивали, по-твоему? Им обидно было! Вечно бухтели: «Мы, бать, за него жизнями рискуем, а нам за это — хрен по всей морде! А каким-то мандавошкам он такие бабки отстегивает!»
— Не помню, чтобы кто-то из вас за меня жизнью рисковал, — усмехнулся Норов. — Да и с квартирами я вам помогал…
— Нам помогал, а им дарил! Ты швырял деньгами!
Норов пожал плечами:
— Просто я придаю деньгам меньше значения, чем вы все.
Он уже вернулся в свое обычное настроение.
— Но ты же не будешь мне втирать, что кроме двухсот шестидесяти косарей у тебя вообще ничего нет?
— Будь добр, следи за своими выражениями. Я не собираюсь тебе ничего «втирать», я не обязан тебе что-либо объяснять, с моей стороны — это акт доброй воли. Усвоил? Хорошо. Итак, кроме упомянутых средств, у меня имеется еще кое-какая недвижимость в Саратове. Раньше в сумме она тянула миллиона на два-три зеленью, сейчас — даже не знаю. Был бы рад отдать ее за полмиллиона — не берут. Я уже два года пытаюсь хоть что-то продать, — бесполезно! Ни одного реального предложения.
— Миш! — не вытерпела Ляля. — А сам-то ты че? Возьми да добавь сколько надо! Аня ведь — твоя жена! Ты же сказал, что у тебя пять миллионов есть!
До сих пор эта простая мысль как-то не приходила в голову ни Гаврюшкину, ни Норову; оба привыкли, что за все платит Норов. Гаврюшкин даже растерялся, но лишь на секунду.
— Да я добавлю, добавлю! — нетерпеливо отмахнулся он. — Само собой! Я заплачу, сколько надо, хоть все триста, дело же не в этом! Я просто поражаюсь: такие бабки неизвестно куда фугануть!
Бросив на стол телефон, он принялся вышагивать по кухне.
— Слушай, Нор, как же ты вообще собираешься дальше жить? Двести шестьдесят или сколько там у тебя штук на все про все?! Бля! Бать! С твоими-то замашками! Да тебе на год не хватит!
— Я сменил замашки. И вообще это не твое дело.
— Но что-то ты же планировал!
— Твоего появления здесь я точно не планировал. Короче, я дам сколько смогу, остальное добавишь. Иди выясняй насчет договора.
— Не, Нор, постой! Это мое дело! — Гаврюшкин все больше заводился. — Мое личное! Ты когда Аню к себе сманивал, ты о чем, блин, думал? На хер же ты